Прятки - Диксон Уиллоу

Глава восемнадцатая

Майлз

От его слов у меня сжимается грудь, и в животе взрываются тысяча бабочек.

Это просто ненормально, что мне вообще есть дело до того, кто он и чем занимается, но, когда он говорит, что я единственный, с кем он делал все это, это успокаивает часть того беспокойства, которое кипело в моей голове последние несколько дней.

— А то, что ты продолжаешь бросать мне вызов, говорит мне, что ты так же увлечен этим, как и я, — говорит он, и в его голосе слышится понимание, но никакого самодовольства.

Он не дразнит меня моими извращениями или тем, что я, кажется, не могу не взаимодействовать с ним. Он просто констатирует факт. Он знает, что я в этом заинтересован, так же как я знаю, что он в этом заинтересован.

— Наверное, даже больше, если честно, — признаюсь я. — Это я постоянно инициирую и прошу об этом.

— А я тот, кто продолжает соглашаться. Как говорится, для танго нужны двое. — Он делает небольшую паузу. — То, что ты знаешь обо мне, меняет что-нибудь?

— Ты спрашиваешь, перестану ли я бросать тебе вызов, потому что ты сказал мне, что ты вроде как, но не совсем психопат?

— В принципе, да. — Я слышу веселье в его голосе, и это заставляет меня улыбнуться.

Единственное, что удивляет в его диагнозе, — это то, что он вообще мне об этом рассказал. Я и так знал, что в нем есть что-то необычное, из-за всего этого преследования и того, как он избил тех парней, которые на меня набросились. В моей бинго-карточке не было диагноза «психопат», но это меня не пугает так, как должно было бы.

И то, что он сказал мне, что я единственный человек, который ему когда-либо был интересен, гораздо более лестно, чем должно быть. Может быть, это потому, что я так привык быть невидимым и к тому, что люди смотрят сквозь меня, что знакомство с таким человеком, как он, человеком, которому буквально наплевать на людей и их чувства, зациклен именно на мне.

Я не настолько наивен, чтобы думать, что между нами есть что-то большее. Я понимаю, что он не способен испытывать ко мне никаких настоящих чувств, кроме привязанности и интереса, но все равно чертовски приятно знать, что из всех людей, которых он когда-либо встречал, он считает меня интересным.

А знание о нем также облегчает признание в том, что тяготит меня. Он не будет меня судить и даже сказал, что поможет, если я попрошу.

Я не знаю, чем я заслужил внимание психопата, но я не злюсь на это.

— Нет. — Я качаю головой. — Я знаю, что должен, и я просто собираю материал для своего будущего терапевта, чтобы он написал книгу о том, насколько я сейчас испорчен, но я не хочу.

— Хорошо, потому что я тоже не хочу.

— Я тут о чем-то думал, — говорю я тихим, прерывистым голосом.

— И, о чем ты думал?

— Что, может быть, мы могли бы немного изменить игру, — я прочищаю горло, когда мой голос неловко срывается на последнем слове.

— И как ты хочешь это сделать?

Тембр его голоса теперь низкий и хриплый, и мой член становится полутвердым, когда глубоко внутри меня взрывается покалывание.

Боже мой. Я возбуждаюсь от одного только его голоса? Я знаю, что я молод и жажду секса, но это уже перебор.

— Я думал, что, может быть, ты мог бы начать. — Я сглатываю, потому что у меня пересохло во рту, и мой голос звучит грубо, как будто я пытаюсь говорить через наждачную бумагу.

— И как это будет выглядеть?

Я облизываю губы, когда слова застревают в горле. Я не умею просить то, что хочу, и никогда не разговаривал о сексе с тем, с кем им занимаюсь.

Сплетничать с друзьями — это одно, но просить парня, который меня трахает, изменить что-то — совсем другое.

— Скажи мне, чего ты хочешь, Майлз.

Меня снова пробирает дрожь. Как, черт возьми, он может произносить мое имя так сексуально? Я никогда не был большим поклонником своего имени. Оно мое, и я использовал его всю свою жизнь, но оно старомодно и было источником кучи издевательств и насмешек, когда я был моложе. И по какой-то причине людям трудно его произносить, поэтому я постоянно исправляю их и дважды проверяю все документы, которые получаю.

Но когда я слышу, как он произносит мое имя своим сексуальным голосом, мой полутвердый член за две секунды, а то и меньше, превращается в стальную трубу.

— Вместо того, чтобы просто ждать, пока я пойду бегать на закате, — говорю я тем проклятым хриплым голосом, от которого не могу избавиться. — Может, ты мог бы начать, когда захочешь. — Я сглатываю, когда он молчит. — И я не узнаю об этом, пока ты не сделаешь это.

Продолжающаяся тишина — это пытка, и я чувствую, как мое лицо и шея неприятно нагреваются, чем дольше она длится.

Я неправильно понял ситуацию? Не слишком ли я зашел, попросив своего преследователя перейти от первобытных игр и CNC к дабкону?

— Ты уверен, что знаешь, о чем просишь? — В его голосе явно слышится предупреждение, и тревога, которая закипала в моей груди, мгновенно рассеивается.

— Уверен, — говорю я ему.

Я думал об этом всю неделю и фантазировал об этом гораздо дольше, чем я когда-либо признаюсь. Я хочу этого, и если это единственный раз в моей жизни, когда я смогу исследовать эту сторону себя, то я, черт возьми, обязательно этим воспользуюсь.

— Вызов принят.

Всплеск адреналина, взрывающийся глубоко в груди, почти лишает меня дыхания, как и ощущение, будто мой желудок падает в свободное падение.

— Теперь ты хочешь рассказать мне, почему ты боишься?

Я несколько раз моргаю, удивленный резкой сменой темы.

— А? — хриплю я, как пещерный человек.

— Когда ты повернул камеру. Ты сказал, что тебе нужно с кем-то поговорить, потому что ты боишься, — напоминает он мне.

— А, да. — Я выдыхаю напряженный смешок. — Это.

Он молчит, а я глубоко вдыхаю. Дело не в том, что я боюсь ему рассказать. Скорее, я боюсь сказать это вслух. Пока что единственные люди, которые знают, что я сделал, — это я и два мертвых человека, и фантазийная часть моего мозга сходит с ума и убеждена, что, если я поделюсь этим с кем-то еще, даже с ним, это каким-то образом сделает все более реальным.

— Ты