Красавица - Валерия Аристова

еще я отлично знаю, какова цена твоего приданого. Сколько человеческих жизней было заплачено за твою возможность блистать в Лувре, за жемчужные заколки для волос и бриллианты в твоих серьгах! Ты же не в состоянии не только оценить этого, но и выполнить элементарный приказ! Ты хочешь думать самостоятельно? Ты стала слишком взрослой, чтобы слушать, что тебе говорят? — он сжал ее запястье так, что она закричала от боли, — тогда помоги Морису, приложи свой ум к решению важной задачи!

— Нет! — закричала она в панике, понимая, что его уже не остановить.

Ролан потащил ее обратно, бросил на пол около решетки, за которой наблюдал за всей сценой перепуганный Морис. Потом посмотрел на своего слугу.

— Отойди к дальней стене, — приказал он.

Морис попятился и вжался в стену.

Ролан открыл замок, и буквально зашвырнул Гертруду в камеру. Она упала, ударившись лбом о пол. Морис бросился к ней, помогая подняться. Ролан же снова закрыл замок и положил ключ на один шаг дальше.

— Теперь вас двое. Я не знаю, как вы справитесь с этой задачей, но Гера чрезвычайно умна. Она умеет думать своей головой и ей не нужны подсказки. Я отправляюсь в Париж. Если ты, Гера, сумеешь выжить, езжай к матери, тебе в Париже делать нечего.

— Ролан, пожалуйста..., — прошептала она трясущимися губами, — пожалуйста...

Он вскинул брови.

— Ты же помнишь, я не человек. Я исчадие ада. А исчадиям ада вряд ли свойственно милосердие.

И он ушел, унося факел, слушая, как Гера звала его по имени, умоляла, проклинала, просила, угрожала. Но он ушел, поднялся наверх и закрыл дверь в подземелье. На ключ, который положил в карман. Никто не сможет проникнуть в подземелье. Он горько усмехнулся. Эти двое, люди, которым он доверил самое важное, самое ценное, предали его. Один проявил себя как полный осталоп, а вторая пошла на прямое предательство. Они вполне заслужили то наказание, которое он для них придумал.

Гертруда рыдала не останавливаясь. Она села на пол и рыдала, пока силы не покинули ее и она не заснула на какой-то короткий срок.

Стояла полная кромешная тьма. Немного привыкнув к ней глазами, Морис стал различать предметы, и долгое время стоял у решетки, слушая рыдания и пытаясь сосредоточиться. Ролан де Сен-Клер был взбешен и вряд ли вернется, чтобы освободить их. Или, возможно, он вернется за Герой, но вряд ли простит его, Мориса.

Сначала он стал проверять прутья. Он шел по кругу, дергая каждый. Прутья были крепки и не поддавались. Тогда он попытался разогнуть их, чтобы проделать лаз. Но прутья стояли, как каменные. Сил его явно не хватало, чтобы согнуть хоть один из них. Когда проснулась Гертруда, он заставил ее прийти в себя парой пощечин, и на ее возмущенные вопли ответил, что времени у них мало, и на том свете вряд ли будут разбирать, кто чей слуга. Они вцеплялись в прутья и пытались гнуть их в разные стороны. Изодрав руки в кровь и окончательно выбившись из сил, они сели спина к спине, и долгое время сидели молча, каждый размышляя о своем.

Отдохнув, Морис стал заниматься с замком. Он был плохим вором и умел вскрывать только самые простые амбарные замки. Этот же оказался весьма замысловат. Морис взял у Гертруды заколку и долгое время ковырялся в механизме, больно выворачивая руку, пока не погнул всю заколку, но на собачку ему нажать так и не удалось. Тогда они снова стали пытаться разжать прутья. Один прут дернулся, они навалились вдвоем, он зашевелился, и о, чудо, отогнулся. Торжествуя, оба пролезли в щель, и к своему большому удивлению и разочарованию оказались в соседней камере, которая была заперта, но никакого ключа в замке не было.

Выбившись из сил и отчаявшись, они заснули в объятьях друг друга потому, что рядом было не так холодно, и уж точно не так страшно. Гертруда еще верила, что Ролан придет за ними, но проснувшись поняла, что, возможно, зря надеется и ею стала овладевать настоящая паника.

— Он придет, Морис? — шептала она, сидя на полу и боясь его ответа.

— Нет.

— Почему ты уверен так?

— Потому что Диана для него важнее всего. Важнее жизни, свободы, важнее вас.

— Откуда ты знаешь?

Морис закрыл глаза, боясь разрыдаться перед нею.

— Я знаю.

Они молчали. Голод и жажда сводили с ума. Гертруда попробовала лизать влажный пол, но воды на нем не было. Только какая-то сырость.

— Он не может быть так жесток. Он...

Морис снова закрыл глаза:

— Ну почему же. Вы предали его, он же вам говорил. И я предал. Жаль, что он не застрелил меня, было бы меньше мучений и не было бы надежды.

Гертруда разрыдалась, а Морис отвернулся, чтобы она не увидела его слез.

— Мы должны были умолять о прощении, стоя на коленях, — сказал он, — вместо этого и вы и я полезли в спор. Я что-то доказывал... мадемуазель, я доказывал, что сбежать невозможно! Как можно доказывать, что сбежать невозможно, если она уже сбежала? Я безумец. И я признаю свою вину, я ее проглядел. Я должен был с утра до ночи следить за нею, и уж точно не пускать ее в эти чертовы подземелья!

— Прекрати! — Гертруда вскочила и бросилась к нему, — ты сошел с ума! Хватит обвинять себя! Ролан сошел с ума! Он — исчадие ада!

— Вы не знаете, на что он сам пошел и еще готов пойти ради нее. Вы ничего не знаете. Вы не знаете, насколько она важна для него. Даже странно, что он не приказал и вас и меня колесовать, а избрал достаточно гуманный способ убить нас.

— Гуманный? — Гертруда сжала кулаки, — да ты сумасшедший! Голод, холод и жажда — это гуманный способ?

— Достаточно быстрый. Два-три дня и все кончено.

Гертруда снова разрыдалась, прижавшись к нему. Ей было страшно. Страх залез в самое сердце и сидел там, ни на секунду не отпуская его и не давая ей сосредоточиться.

— Так долго...так долго, Морис... Морис..., — она посмотрела ему в глаза, — ты можешь убить меня?