Брак по контракту со злодейкой - Ангелишь Кристалл

Придётся быть осторожной. Присматриваться к маршрутам, к привычкам, к словам — всему. Малейшая ошибка может выдать меня. И вот тогда я уже точно не смогу объяснить, кто я такая и что на самом деле делаю в этом теле.

Трапезная поместья встретила меня тёплым мягким светом и пряным ароматом свежей выпечки, в котором причудливо смешались корица, ваниль и едва уловимый оттенок карамелизированного масла. Над столом висела матовая люстра с рассеянным светом, создавая иллюзию уюта — словно этот зал был вырезан из другого, более мирного мира, где не существовало тревог, интриг и обрывков чужой памяти.

Родители настоящей Элении уже сидели за длинным дубовым столом. Мать — безупречно прямая, в светлом утреннем платье, с тёмными волосами, уложенными с пугающей точностью. Даже в спокойствии её осанки чувствовалась привычка к контролю. Отец — сухощавый, с проницательным взглядом и усталостью, отпечатавшейся в жёсткой линии рта. Его возраст угадывался скорее по глазам, чем по внешности: в них светился опыт, осторожность и потребность видеть суть, не отвлекаясь на внешние шелуху.

Их взгляды встретили меня синхронно — холодно-нейтрально, с оттенком едва различимой настороженности. Словно они ждали от меня чего-то необратимого. Вспышки, слёз, скандала. Или откровения.

Я задержала дыхание на долю секунды, выровняла плечи и позволила себе сдержанную, отточенную улыбку. Лёгкий кивок — сначала матери, затем отцу. Не покорная девичья поклоностность, а вежливый жест ровни, уверенной в себе. Именно так, как, казалось, поступила бы настоящая Эления — не лебёдушка, не мятежница, а наследница. Привычная к вниманию, но не нуждающаяся в одобрении.

— Доброе утро, — произнесла я ровным тоном, подбирая интонацию между мягкостью и уверенностью.

— Доброе утро, — отозвалась мать, почти сразу переведя взгляд на мой наряд. Её бровь едва заметно дрогнула. — Ты сегодня встала позже обычного, дорогая. Всё в порядке?

Я едва заметно наклонила голову, позволяя себе тень замешательства — словно истинная Эления на мгновение задумалась, но не хотела привлекать к этому внимания. Подчёркнуто женственная и слегка уязвимая, как подобает утреннему разговору за столом. Внутри же всё ещё гудело от внутреннего сопротивления: копировать манеру наследницы Эйсхард мне было не к лицу. Я всё ещё чувствовала себя в чужом платье, чужой коже и чужом теле. Повторять её тон, походку, привычки — значило отрицать саму себя. Но выбора не было.

— Да, простите, — произнесла я с лёгкой улыбкой, пряча напряжение за тоном, в котором скользнула капля смущения. — Немного болела голова. Видимо, перемена погоды сказалась.

— Действительно, сегодня прохладнее, — сдержанно согласился отец, откинувшись чуть назад и взяв в руки чашку. Тонкий фарфор казался хрупким в его сильных пальцах. — Воздух сырой, но по-своему приятный. Осень чувствуется. Самое время подумать о поездке в Реттанвальд, сменить обстановку.

Имя этого места прозвучало для меня пустым звуком, как будто вырезанным из чужого мира. Ни образов, ни ассоциаций. Только внутренний холод оттого, что я — чужая в собственной жизни. Я слегка приподняла бровь, будто припоминаю знакомое, и сделала вид, что раздумываю.

— Это может быть хорошей идеей, — кивнула я медленно, словно взвешивая. — Особенно если там тише, чем здесь, — я позволила себе лёгкий вздох и продолжила, тщательно подбирая слова, будто делюсь чем-то личным, но не слишком глубоким: — Пожалуй, стоит немного сменить ритм. Последние дни я ощущаю себя несколько… напряжённой.

Фраза прозвучала просто, но в ней сквозило больше правды, чем я ожидала. Внутри это напряжение давно стало неотъемлемой частью меня — оно ползало под кожей, стягивало горло, превращало каждую улыбку в маску. Даже простое утро в кругу «родных» превратилось в игру, где ставка — всё.

Мать вежливо кивнула, но взгляд её стал чуть пристальнее — холодный, как утренний иней, и такой же осторожный. Она словно сканировала меня взглядом, высматривая крошечные отклонения от привычной ей дочери.

— Ты выглядишь бледнее, чем обычно. Тебе следует больше отдыхать, — произнесла она без особой теплоты, но и без упрёка. Констатация факта — сухая, как отчёт.

Я изогнула губы в лёгкой, сдержанной улыбке, почти не меняя выражения лица. Позволила себе каплю благодарности и тень усталости во взгляде — не вызывающую сочувствия, а лишь подтверждающую сказанное. Ни намёка на дерзость. Ни тени протеста. Сейчас я — Эления. Их Эления. Та, которой они привыкли доверять и чьим капризам потакали.

— Вы правы, — отозвалась я мягко. — Я постараюсь быть благоразумнее.

Мать удовлетворённо кивнула, словно отметила правильный ответ. И, как по щелчку, разговор свернул на другой путь — безопасный, лёгкий, словно специально отрепетированный для утренней трапезы. Последние светские новости сыпались, как жемчуг из рассыпанной нити: кто с кем обручён, как прошёл званый вечер у герцогини Алвис, что за возмутительный цвет платья выбрала племянница маркизы к открытию сезона.

Я кивала в нужные моменты, вставляла безобидные фразы: «О, как любопытно», «Неужели?», «Это неожиданно», — и делала вид, что втянута в беседу. Порой позволяла себе уточняющий вопрос — осторожный, ни к чему не обязывающий, чтобы поддерживать иллюзию вовлечённости.

Но внутри… Внутри я будто скользила по тонкому льду, под которым билась мутная река тревоги. Я повторяла про себя каждое имя, фиксировала манеру говорить, отслеживала, как мать чуть сжимает чашку, когда говорит о герцогине, а отец сдержанно морщится при упоминании фамилии Треваль. Всё важно. Всё может пригодиться.

Я ещё не знала, к какой Эление они привыкли — вздорной или покладистой, эмоциональной или отстранённой. Но одно было ясно: излишняя яркость могла насторожить, тогда как лёгкая холодность — напротив, сойти за усталость, переутомление, или даже обычное аристократическое равнодушие.

Пока всё шло гладко. Осторожность — моя лучшая маска. И я держалась за неё так, словно от этого зависела не просто роль, а сама жизнь.

Разговор постепенно выдохся, стал вялым, словно растёкся по утреннему столу, смешавшись с паром над чашками и шелестом газетного листа, лежащего рядом с отцом. О погоде, о щедром урожае в южных графствах. Повседневные мелочи, звучащие почти уютно — если бы не навязчивое ощущение, что я играю чужую роль и каждое слово, каждое движение могут выдать меня с головой.

Мать невозмутимо разрезала грушу — точно, как скальпель режет ткань. В её спокойствии читалась выученная грация, холодная аккуратность женщины, привыкшей к правилам и молчаливым победам. Отец, всё так же сдержанный, следил за подачей блюд, изредка кивая дворецкому — всё в нём говорило: он не любит неожиданностей. Особенно за столом.

Казалось, момент ускользает. Ещё немного — и всё растает в рутине. Я медленно взяла бокал с прозрачным настоем,