Уроки во грехе - Пэм Гудвин

часов мы лежали в постели, обнаженные, изнуренные, безмятежные. Она легла щекой мне на область сердца и посмотрела на меня. Мы глядели друг на друга, деля момент длиною в вечность, утопая в посткоитальном наслаждении.

Ее веки тяжелели, она чаще моргала, и я знал, что скоро сон заберет ее у меня.

Я протянул руку и выключил свет, а потом провел по ее длинным, шелковистым волосам, от корней до самых кончиков.

– Ты моя первая.

– Первая, кто пи́сал при тебе на пол.

– Да.

– Первая, у кого кровь потекла на туфли.

– Да.

– Первая, кому ты ввел тампон.

– Ага. – Я почувствовал, что улыбаюсь. Это было странное чувство.

– Чувак, да я просто огонь.

– Ты всегда огонь, при любых обстоятельствах. Особенно в нелегких.

– Спасибо. – Она поцеловала меня в грудь. – Со мной у тебя был первый оргазм в церкви, – произнесла она сонным голосом.

– Первый и второй.

– А, ну да. Минет в исповедальне. – Она вздохнула. – Это было круто. – Ее веки смежились. – Что еще?

– Ты первая, кто остался со мной на ночь.

– В смысле, сплю возле тебя?

– Да, самая первая.

– За всю жизнь?

– За всю жизнь.

– Рада, что помогла тебе преодолеть проблемы с близостью, – проворковала она, придвинувшись носом к моей шее.

Я никогда не позволял ни одной женщине подойти ко мне настолько близко. Если я их не трахал, то не хотел видеть их в своей постели.

Услышав ее размеренное дыхание, я понял, что она уснула. Тепло ее тела и меня погрузило в сон.

– Ты моя первая. – Почти уже уснув, я провел пальцами по ее волосам. – И моя последняя.

Глава 32

Магнус

Я проснулся от того, что она взяла мой член в рот.

Теплые, нежные губы скользили по моему наполовину вставшему члену, делая его все тверже и тверже.

– Он еще минуту назад был вялый. – Тинсли прижалась губами к головке, и ее золотистые волосы засияли в утренних лучах. – Я проснулась пораньше специально, чтобы увидеть такую редкость. Он был очаровательно мягкий…

– Поменьше говори, побольше соси. – Я наклонил ее голову к своему члену.

Подавившись, она отпрянула и, сделав глубокий вдох, засмеялась. – И большой. Давно хотела тебе это сказать, но…

Я снова насадил ее ртом и повилял бедрами. От нахлынувшего удовольствия я сжал пальцы на ногах и выгнул спину.

Она взяла мой член так, что он уперся ей в горло. Потом села на него, обхватив меня ногами, будто я был ее спасательным кругом.

Тинсли Константин не нуждалась в спасении. Но я все равно хотел, чтобы она от меня зависела. Все мое существо хотело о ней позаботиться и защитить ее от будущего, что уготовила ей ее мать.

При должном стимуле я становился упорным сукиным сыном. А Тинсли была как раз таким стимулом. Для меня было естественным держаться за нее. Она назвала бы это контролем. Я – защитой. Одержимость? Возможно. И ревность.

Несмотря ни на что, я собирался снять Такера Кенсингтона с дистанции. Он танцевал с ней тридцать секунд – и это все, что он получит. Она была под моей ответственностью еще пять месяцев, и за это время я позабочусь о ее будущем.

После того как мы испытали очередной головокружительный оргазм, я, прислонившись спиной к изголовью кровати, сжал ее в объятиях.

– Так хорошо я еще никогда не спала. – Она примостилась у меня на коленях, уткнувшись носом мне в щеку и нежно медленно целуя.

– Согласен.

– А утренний секс. Тоже для тебя первый?

– Да.

– Какая грустная была у вас жизнь, мистер Миллиардер-Холостяк-Нью-Йорка.

– Все упущенное я нагоню с вами, ваше высочество. – Я провел рукой по ее красивой заднице и подразнил плотно сжатое колечко ануса.

Она сжалась еще сильнее и застонала.

– До того, как мы уедем отсюда, я доберусь и до этой дырочки. – Я притянул ее к себе и перекинул ее ногу через свое бедро, раздвинув ей ноги.

– Тебе придется меня уговорить.

– Уговорю. Обещаю.

– Сейчас канун Рождества. – Ее глаза заблестели. – Чем хочешь заняться?

– Тобой.

– Это понятно. А еще?

– Пойдем прогуляемся.

Мы приняли душ, позавтракали и потом целовались на диване так, будто это у нас впервые. Посмеялись над собой, обулись и накинули пальто, и я повел ее осматривать свои владения.

Присыпанный снегом горный ландшафт сиял, словно алмаз на солнце. Взяв ее за одетую в перчатку руку, я повел ее главной тропой к моему любимому месту.

Мы пришли. Она встала на краю утеса и посмотрела на затянутую льдом реку внизу. Покрытые вечнозелеными деревьями, спрятанные под шапкой снега горные пики стремились в синее, как сланец, небо. Изобилие дикой природы, панорамные виды с севера на юг – это было самое красивое зрелище на Земле.

За исключением зрелища, что предстало моим глазам.

Холодный воздух нарумянил ее щеки, дыхание вырывалось паром изо рта. Белая вязаная шапка не удержала копну волос, и они разметались локонами по плечам. Она была в пуховике и тяжелых горных ботинках, и на лице ее сияла улыбка, что была ослепительнее самого солнца.

– Что? – Пряча улыбку, она зарылась подбородком в воротник.

– Ты донельзя прекрасна.

– Спасибо. – Она сделала глубокий медленный вдох, словно затягивая мои слова в легкие. Она снова посмотрела на пейзаж и вдруг посерьезнела. – Нам надо поговорить.

– Знаю. – Она потянула перчатку за резинку, раздумывая, возможно, выигрывая время. – Мы с тобой… Что мы делаем? И как это повлияет на твои отношения с Богом?

– Эти отношения сейчас хуже некуда.

– Ты собираешься это исправить? – Она перевела дух. – Ты хочешь это исправить?

– Да. Возможно. Мне нужно хорошенько все обдумать. – Пальцем в перчатке я коснулся ее виска и убрал лежащую на лице прядь. – Пойми, Тинсли, причина не в тебе. У меня всегда были трудные отношения с Богом. Я верю. Потом теряю веру. Потом снова. Затем опять задаюсь вопросами. И так по чудовищному кругу. Моя вера никогда не была простой, и никогда не будет. И отношения со мной не будут простыми.

– Ты давно дружишь с Кристиано.

– Он мой единственный друг. Когда я приехал в академию «Сион», я все равно предпочел жить один, а не с ним, чтобы не разрушить нашу дружбу.

– А что твои родители? Почему ты не с ними в Рождество?

– Я разрушил наши отношения еще когда мне было лет двадцать. Мы ссорились из-за религии. Они хотели, чтобы я служил церкви. А у меня были другие приоритеты. Наши отношения постоянно были натянутыми.

– Даже после того, как ты стал священником?

– Особенно после этого. До того,