Сладкий - Маша Ловыгина

В мутной пелене рваных воспоминаний отрывочными фрагментами пронеслись события прошлого дня и ночи вплоть до того момента, как он услышал лай Джека и пошел в сени, чтобы...

В его лицо ткнулся мокрый собачий нос. Пес заскулил, жарко задышал и стал лизать его щеки. Столетов протянул здоровую руку и, обхватив собаку за шею, ничего не соображая, повернулся на бок и встал на четвереньки. Затем одним рывком попытался подняться. Он был абсолютно дезориентирован и ничего не видел в темноте. И, наверное, ничего не смог бы разглядеть, потому что от дикой боли, раскалывающей затылок и виски, глаза его слипались и слезились.

Егор попытался разогнуться, запнулся обо что-то, и его тут же отнесло в сторону, ударив о стену. Он попытался удержаться, ухватившись за какие-то вещи, но оборвал то ли вешалку, то ли полку, и снова повалился теперь на ящики и коробки.

«Варя... – настойчиво пульсировало в голове. – Она в доме... Ей грозит опасность...»

В воспаленном мозгу вдруг послышался ее голос, будто она сейчас была здесь, с ним. Но он знал, что это было не так. Кроме черного пса, которого он в темноте даже не видел, но который путался у его ног, цеплялся за штанины и подвывал, резонируя с нарастающей физической болью, больше никого не было.

Кое-как опершись спиной о стену, Егор согнулся и прижал руку к груди, где ощутил пульсирующий эпицентр раневого канала. Вторая рука повисла плетью, плечо и лопатку стянуло словно от ожога крутым кипятком. Но сейчас все мысли Столетова, вернее, то, что от них осталось, были сконцентрированы на том, где Варвара. Он успел закрыть дверь после того, как раздался выстрел, потому что держался за ручку и был готов к тому, что во дворе может оказаться волк. Вот только если бы волк или медведь забрел к ним и напугал собаку, он не стал бы поджидать человека у дома, а припустил бы обратно в лес.

Он удивился, когда в темноте отчетливо увидел абрис человеческой фигуры. Лишь за долю секунды, услышав щелчок затвора, до него дошло, что сейчас произойдет. А если бы он не успел отклониться чуть в сторону, то дробь могла бы с легкостью пробить ему сердце или шейную артерию.

Егор глухо застонал.

«Идиот... Это же было мое ружье...»

Он прижал к груди ставшую влажной ткань куртки. Его трясло от лихорадочного озноба, но несмотря на физическую слабость, в сознании горячими сгустками стали оформляться и концентрироваться чудовищные предположения.

«Я забыл закрыть дверь... А ружье оставил в сенях...»

В голове опять зашумело, и шум этот напомнил ему звук мотора. А еще через минуту его вдруг перекрыл смех Вари – звонкий и легкий, как летний ветерок. Запахло сосновыми иголками и тлеющими углями. Ее ласковые ладони вновь заскользили по его лицу, а губы опять прижались к его губам: «Миленький мой...»

Бредит он, что ли?..

Двигаясь вдоль стены, как ему казалось, в правильную сторону, Столетов нащупал дверной крюк.

– Я... сейчас... Варя... – пробормотал он и открыл дверь.

Его обожгло морозным воздухом, а в глаза ударил свет фонаря. Егор осознал, что открыл совсем не ту дверь, которую хотел, и рванул вперед с единственной целью завалить любого, кто появится на его пути. За его спиной была Варвара, которая сейчас наверняка дрожала от ужаса и непонимания. Он надеялся, что она спряталась, услышав выстрел. Ведь эта девочка ни в чем не виновата и не должна была пострадать из-за него. Это он – идиот, не сумевший ее защитить, подвергнувший единственную женщину, которую любил, смертельной опасности! И неважно теперь, почему и за что в него стреляли. Главное, чтобы она была цела и невредима...

И за это он загрызет любого, кто посмеет тронуть ее хоть пальцем.

– Столетов! Столетов, твою мать!.. – кто-то схватил его за предплечья, и Егор взвыл от нового витка боли. – Михалыч, подмогни! Завалит ведь меня, медведюка этот!

– Ермо... ленко... – прохрипел Егор. – Ты...

– Я, а кто ж еще? Что у тебя тут происходит? Горишь ведь!

– В меня стреляли... Там Варя... Увези ее...

– Михалыч! – голос Ермоленко стал тише. – Ты слышишь?

Что они могли разобрать сквозь собачий лай, Егор не понял.

– Не ссы, я сейчас... – Второй мужчина, судя по комплекции, гораздо выше и крупнее службиста, направился к дому.

– У него ружье... – прохрипел вдогонку Егор.

– А мы на службе, Столетов... В бронежилетах... – в полголоса ответил Ермоленко.

Пес надорвался визгливым лаем, и Столетов, оттолкнув службиста, ринулся обратно в дом. И в эту самую минуту раздался грохот, затем мат и звуки борьбы. Ермоленко кинулся за ним, задел Егора, от чего тот охнул и остановился на пороге, пытаясь выровнять дыхание и справиться с головокружением. Внутри дома метался свет фонаря, вырывая из темноты фигуры и вещи. Пес кидался на всех, и из пасти его вырывался уже не лай, а, похожий на человеческий, крик.

– Где Варька-то?! – откуда-то издалека кричал Ермоленко.

– Ты, гнида, кто такой? – низким басом ревел его напарник Михалыч.

Столетов сполз по стене, не в силах идти дальше. Правая сторона тела совершенно онемела.

– У тебя же баня горит! – прокричал Ермоленко. – А мы думали, дом твой! – Суетливый службист выскочил на улицу и заорал: – Варвара-а! Варвара-а!

Столетов поднял глаза. Михалыч тащил из туалета какого-то человека в темном. Рассмотреть его было невозможно. Впрочем, в бегающих световых снопах Егор уже ничего не мог толком разглядеть. Но когда заработал мотор снегохода, он повернул голову и увидел...Варвару! Ермоленко посадил ее перед собой, но она вдруг сползла с сидения в снег, будто ее не держали ноги.

– Варюша... – пробормотал Столетов, подавшись к ней. – Я здесь...

Но снегоход умчался, увозя Варвару на Сладкий. Сердце Егора пропустило удар. Он заставил себя успокоиться. Все правильно! Пусть Ермоленко увезет ее подальше. А ему еще предстоит понять, кто пришел в его дом ночью, чтобы убить.

Он слышал, как из комнаты доносится скрежет переговорного устройства и голос Михалыча: «Врача... двое раненых... оперативную группу... покушение на убийство...»

Когда Ермоленко вернулся, Столетов все еще сидел на пороге, не ощущая ни холода, ни боли. Он был врачом и прекрасно понимал, что потерял достаточно крови, чтобы обессилеть. Куртка на нем стала колом, но Егор не обращал