По ту сторону тьмы - Р. С. Болдт

Он еще больше отвердевает подо мной. Карие глаза становятся дымчатыми, свидетельствуя о моем воздействии на него. Тело охватывает трепет от того, что я, Джорджия Денверс, могу так сильно воздействовать на этого мужчину.

Осознание проникает в душу, давая понять, что я уже собралась с силами. Мышцы больше не испытывают нагрузки. Никогда раньше это не происходило так быстро. Словно прикосновение к Бронсону неким образом восстановило мою энергию. Это… странно и пугающе. Не знаю, что с этим делать. Черт, без понятия, как быть с ним.

Медленно выдыхаю, испытывая сильную потребность разъяснить границы.

— Ты меня не знаешь. Может, ты и думаешь об обратном, но, поверь, это не так.

Его глаза приобретают решительный блеск.

— Думаешь, я тебя не знаю?

Выдох со смешком вырывается из легких.

— Уверена, что не знаешь.

Если бы он знал, то не стал бы прикасаться ко мне. Скорее всего, он бы даже не захотел находиться рядом.

— Я в курсе, что ты исчезла из Техаса до восемнадцатилетия. Карнавальщики, с которыми ты работала, отменили твои выступления. Затем ты объявилась спустя некоторое время после этих событий.

Гляжу на него со смесью потрясения и ужаса от того, что мужчина раскопал столько информации. По своей природе карнавальщики — сплоченные. Они не любят чужаков. А те, с кем я путешествовала, — придурки, с которыми тусовалась моя дрянная мать, — легко продали бы своего первенца за двадцать баксов.

Он продолжает говорить, его хриплый голос понижен, как будто он раскрывает мне тайны, а не рассказывает о моей жалкой жизни.

— Не могу точно сказать, где это произошло, но в итоге ты пересеклась с Роем Фрименом.

Он склоняет голову набок, любопытство проступает на его чертах.

— Люди гадали, что он задумал, приютив молодую белую девушку. Ведь этот старый темнокожий мужчина был настолько же ворчлив, насколько и упрям. Но оказалось, что он не сделал ничего плохого. Он взял тебя к себе, словно удочерив. Люди видели, что он действительно заботится о тебе.

И я заботилась о нем. Я любила его так, как никогда раньше не любила другого человека.

Все, что рассказал Бронсон, — правда. Но даже несмотря на это, мое дыхание замедляется, а в животе поселяется ужас: интересно, сколько еще нового он узнал.

— В итоге все его деньги достались тебе. Каждый пенни, который он когда-либо копил. Его земля. Дом.

Эти неповторимого цвета глаза сужаются, и хочется, чтобы у меня хватило сил оторвать взгляд от них. Но это бесполезно, ведь его очи приковывают меня подобно буксировочному лучу.

— Ты пожертвовала кучу денег в некоммерческую организацию для беглецов. Никогда не продавала имущество. Единственное, что ты сделала, — попросила перевезти тот двухэтажный клопиный трейлер, в котором он жил, но даже это было указанием в его завещании. Ты живешь на свою зарплату и с тех пор не притрагивалась к деньгам, которые он тебе оставил. Даже не купила себе новую машину, продолжая использовать старый «Сивик», который он тебе подарил.

Опускаю глаза, чтобы сконцентрироваться на том месте, где его рубашка распахнута, обнажая горло. Из-под ткани выглядывают фрагменты черных чернил, отчего пальцы подрагивают от желания расстегнуть побольше пуговиц, чтобы получить доступ к полной картине того, что нанесено на коже.

— Я ни разу не прикасалась к деньгам Роя, потому что не знаю, на что их потратить, чтобы он мог гордиться.

Когда признание срывается с губ, я с огорчением перевожу на него взгляд. Затыкаю рот, потому что не уверена, что именно в этом мужчине вызывает у меня словесный понос.

Несмотря ни на что, мое признание — чистая правда. Моя машина все еще работает. Может быть, она не новомодная и не оснащена всеми современными «сигналами» и «свистульками», как автомобили поновее. Имеются места, где краска ввиду времени потускнела от палящего флоридского солнца, есть вмятины от людей, открывающих двери своих машин и задевающих «Сивик» на парковках, но это никогда не имело для меня значения.

Мне известно все на свете о несовершенствах и шрамах: одни могут быть на поверхности, а другие въелись так глубоко, что их никто не видит.

А у меня есть и то, и другое.

Невзирая на это, Рой стал первым человеком, который оставил без внимания мое нежелание находиться рядом с другими людьми и заводить друзей. По существу, понимала, что он желал, чтобы я осознала — он никогда бы не стал определять меня по несовершенствам. Он позволил мне проявить себя, и от этого становилось еще более значимым, когда он похлопывал меня по руке и хвалил: «Молодчина, девочка».

Например, когда я получала аттестат о среднем образовании или устраивалась на свою первую работу — пусть и с его помощью. Когда я доказала, что являюсь надежным и заслуживающим доверия сотрудником, доктор Дженсен обратился непосредственно к Рою, чтобы поблагодарить его за то, что он направил меня к нему.

По окончании медицинской школы, Рой не улыбнулся мне. Он вообще никогда не улыбался. Иногда он гоготал в присущей ворчливой манере, но губы не растягивались в улыбке. Глаза выдавали его: глубокие морщинки расходились от внешних уголков, когда он поздравлял меня с окончанием школы.

«Молодчина, девочка».

Простая похвала Роя была дороже всего на свете.

И до сих пор дорога.

— Я в курсе, что твой день рождения в июле, но ты никогда его не отмечаешь.

Бронсоновские глаза перемещаются к моей грудине, отчего меня мгновенно охватывает ощущение, что он может видеть сквозь одежду шрамы под моей татуировкой.

— В курсе, что у тебя набита татуировка, однако без понятия, что за рисунок. — Когда он поднимает взгляд и встречается с моим, его голос становится низким и хриплым. — Хотя умираю от желания увидеть ее, ведь, по-моему, в татуировках заключен определенный смысл.

В эту секунду я томлюсь желанием признаться во всем. Рассказать всю свою историю. Показать ему, что со мной сделали и как я решила попытаться сделать что-то прекрасное из следов ужасного и травмирующего события.

Я обращаю внимание на его испещренные чернилами предплечья, обнаженные закатанными рукавами. Темные вихревые узоры на коже почти не скрывают его напряженные мышцы и ярко выраженные вены.

На внутренней стороне его правого предплечья я мельком замечаю написанное чернилами имя «Инес». Непонятная собственническая часть меня зудит от желания соскрести это женское имя с его кожи, хотя я сопротивляюсь желанию.

Как бы мне ни хотелось спросить, кто такая эта Инес и почему она настолько важна, что он навсегда запечатлел ее на своем теле, я держу рот на замке. Это к