Мой темный Ромео - Паркер С. Хантингтон

Мэдисон бросил салфетку на тарелку.

– Ты лишил ее невинности.

– Не будь ханжой, Лихт. Ты своей лишился так давно и так основательно, что я удивлюсь, если она все еще в одной вселенной вместе с нами. К тому же… – Я снова повернулся к Даллас. – Разве не этого ты всегда хотела? Вырваться из нашего брака?

– Да, – слово с усилием сорвалось с ее губ. – Но не для того, чтобы оказаться в очередных токсичных отношениях.

Я, хмыкнув, потер подбородок.

– Стоило уточнить.

Мэдисон бросил взгляд на Печеньку.

– Я на ней не женюсь.

Даллас откинулась на спинку кресла, оставшись равнодушной к его отказу.

– Это взаимно.

– Какая печаль. – Я зевнул. – А я уже думал, что благодаря моим навыкам в сватовстве ангел обретет свои крылья. – Когда я встал, они повторили мои движения, прицепившись ко мне с пьянящей смесью ужаса и смятения. – Мистер Лихт… – Я подался к нему всем телом. – Будьте добры покинуть помещение.

Мэдисон расправил плечи и вытянулся в полный рост, готовый к противостоянию, которого он так ждал.

– Не тебе указывать мне, что делать. Это не твой ресторан.

– Вообще-то мой. – Я взял телефон и повернул экран в его сторону. – Договор о передаче права собственности был подписан не более часа назад. Признаться, разбудить Жан-Пьера, который сейчас во Франции, чтобы убедить его продать мне ресторан, было непростой задачей, но, как вам хорошо известно, я никогда от них не бегу.

Мэдисон, разинув рот, уставился на договор.

– Ты купил этот ресторан только для того, чтобы выгнать меня отсюда?

– Как и все прочие рестораны и забегаловки на этой улице, – подтвердил я, зная, что окружавшие нас фотографы, слишком далеко, чтобы подслушивать. – А это значит, что теперь обеденный перерыв станет для тебя особенно непростым делом.

– Ты не можешь этого сделать.

– Какой смысл говорить мне, что я не могу сделать то, что уже и так, очевидно, сделал?

– Ты окончательно выжил из ума. До меня доходили слухи, но теперь я сам в этом убедился.

– Сомневаюсь, что я вообще когда-то был в своем уме. – Я вздохнул. – Что-нибудь скажешь на прощание, пока я не вызвал охрану?

К сожалению, если ему и было что сказать, то у меня не было возможности выслушать, потому что Мэдисон зашагал прочь из зала, даже не попрощавшись с женщиной, с которой вместе проводил бранч.

Я повернулся к Печеньке. Сегодня второй рабочий день в этом месяце, который она полностью испортила. И хотя меня нельзя винить за то, что я не восторге от общества Ромео-старшего, я должен хотя бы сделать вид, что мне не плевать.

– Не стесняйся попробовать любой из наших восхитительных десертов. Приношу свои извинения за отсутствие компании.

С этими словами я пошел прочь.

Даллас, как я и ожидал, последовала за мной. Я сел на заднее сиденье «Майбаха», не удостоив ее даже взглядом, когда она без приглашения устроилась с другой стороны.

– У тебя два варианта. – Я удобно расположился в коричневом кожаном кресле, пока Джаред выезжал с парковки Le Bleu. Даллас пододвинулась ближе, внимая каждому слову и понимая, что от них зависит ее жизнь. – Поскольку я знаю, как сильно ты хочешь иметь детей и вернуться к своей семье, я не дам тебе ни того ни другого, а вместо этого запру в моем особняке в Хэмптонсе, где ты будешь жить вдали от всего и всех, кого любишь, зато лишишься возможности нанести моей жизни серьезный вред. Или…

Я потер подбородок, размышляя.

Как правило, я не поощрял дурное поведение. Но в случае с Печенькой часто ловил себя на мысли, что делаю исключения, – например, когда подарил ей коробку с книгами после благотворительного вечера, несмотря на ее выходки во время ужина из трех блюд.

(Она пыталась выпить шот с сисек поп-звезды. А когда я оттащил ее прочь и прочитал лекцию о том, как вести себя на людях, она пожала плечами и сообщила, что с большой силой приходит большая ответственность.)

А в этот раз та же всепрощающая часть меня, которую я никогда прежде не раскрывал, пока в мою жизнь не вошла Даллас, хотела дать ей второй шанс.

Или, вернее, триллионный.

Я списал это на то, что разрушил ее жизнь. Должно быть, именно по этой причине во мне осталась капля терпения для сидящего передо мной создания.

Брови Печеньки взметнулись вверх почти до самой линии роста волос.

– Или?

– Или я дам тебе то, что ты хочешь. Развод. Ты вернешься в Чапел-Фолз и станешь живым олицетворением скандала. Уничтоженной во всех смыслах слова. Вероятно, выйдешь замуж за вдовца или разведенного мужика с детьми. Зато у тебя будет свобода, которой ты так жаждешь.

Я так сильно разозлился, что у меня перехватило дыхание, пока мы сверлили друг друга взглядом в ожидании, когда она сделает выбор. Я намеренно исключил хотя бы отдаленно привлекательный для нее вариант. Даллас нужно осознать всю серьезность своего положения.

Наконец – наконец-то – она нарушила молчание.

– Можно мне подумать об этом по дороге домой? – Вот уж хуже она ничего сказать не могла. Ожидание станет пыткой.

Я пожал плечами и переключил внимание на сообщения. Как только Джаред высадил нас, на подъездной дорожке тут как тут ждали Хэтти и Вернон.

– Ну что? – спросила Хэтти, пока дверь со стороны Печеньки еще даже не открылась полностью. – Ты вывела его из себя?

Вернон побрел за ней.

– В нашем доме наконец-то появится карапуз?

Я первым вошел в дом, отчего мои неблагонадежные сотрудники, обращенные против меня моей же женой, отступили назад, покраснев и потупив взгляд в пол.

– Вы оба – выметайтесь к чертовой матери.

Вернон, кроткий великан, моргнул.

– Но куда же нам идти?

– С глаз моих долой, если хотите сохранить работу, – посоветовал я, снимая пальто и направляясь к лестнице. Я не удостоил Печеньку взглядом. – У тебя есть еще полчаса, чтобы подумать над ответом, пока я сделаю пару звонков. Приду в твою комнату, когда буду готов.

Сквозь высокие окна, тянущиеся вдоль лестницы, я наблюдал, как Печенька рухнула на нижнюю ступеньку в своем красивом платье и опустила голову на руки, а ее волосы каскадом рассыпались по спине.

Она не получит ребенка.

И развод она тоже не получит. Ей светит только возвращение в реальность.

А что до меня?

Я всегда, всегда получаю желаемое.

Глава 44

= Ромео =

Спустя сорок пять