После развода. Бывшая любимая жена - Анна Томченко

Я размахивал руками, запрокидывал голову. Зажимал глаза ладонью так, чтобы перестало болеть. Сердце сбоило и билось тройными рывками, заставляя рёбрами чувствовать удары и от каждого морщиться.

Меня, меня накажи.

Они не виноваты, что им попался на пути такой вот я беспринципный, циничный, не знающий того, что можно, а что нельзя.

Накажи меня за то, что я посчитал, будто бы силен.

Накажи меня за то, что я посчитал, будто бы могу быть на твоём месте. Ни жену мою, ни детей моих, ни родителей— меня наказывай.

— Адам Фёдорович, сядьте. На вас лица нет, Адам Фёдорович. Господи, Адам Фёдорович, зачем вы сели за руль, Адам Фёдорович?

Я ударил по газам. Казалось, будто бы лечу в никуда. Если бы мост просто кончился в момент— я этого не понял бы. Расправив руки летел бы, слушая шум ветра в ушах.

Раскаяние… Раскаяние за все то, что я совершал, за всю свою жизнь. Я не был хорошим человеком никогда. Я был точно плохим человеком настолько, что всех проклятий мира не хватит для того, чтобы я прочувствовал на себе все то, что совершал с людьми.

А ты мудрый, ты добрый дал в мои руки её бесценную жизнь. А Устинья бежала за мной. Была моим ангелом-хранителем. Я сам лично отрезал ей крылья. Меня наказывай. Хватит. Они достаточно натерпелась. Они достаточно боялись рядом со мной.

Я чудовище.

Я сама смерть.

Меня наказывай, только отведи от них беду.

Машина ревела.

Сжимал до посинения руль.

И видимо в ответ на мои молитвы, на мои просьбы, небо разверзлось громом. Тучи стекали на город, как в бездонную воронку, заслоняя собой солнце и молочно-голубой небосвод.

Слышал меня. Слышал и знал, что надо наказать. Надо проучить. Надо заплатить за все то, что я совершил.

Дождь грохотнул с такой силой, что в какой-то момент мне показалось— я оглох. Больно били по плечам тугие ледяные струи.

Я стоял с включёнными фарами напротив подъезда Устиньи.

Наказывай сейчас. Прямо сейчас.

Ветер приносил с летних парков запахи цветов, сырой земли… В неё… В неё родную уложи меня так, чтобы я никогда ничего не смог больше сделать такого, за что ты будешь наказывать моих близких.

Ну же давай.

Я здесь.

Как тогда, много лет назад.

В ее семнадцатую весну. С включёнными фарами напротив.

Наказывай.

От неё отведи беду. Это же нормально. Жизнь одного за троих. Моя за ребёнка, за внука, за мать. Я готов на эту сделку. Мне ничего не жаль. Мне для них не жаль себя.

Наказывай.

Устинья вышла из подъезда. Стояла обнимала себя за плечи. Хрупкая, тонкая. Как тогда, много лет назад. Только бабушки наверху не было.

А она меня не любила. Точнее говорила, что я Устинью погублю. Как в воду глядела, знала. Его голосом была. Знала, что погублю.

Кости хрустели, пока я преодолевал расстояние в несколько шагов.

И на самом деле, когда встаёшь на колени перед любимой женщиной— стоишь на коленях перед Богом.

Задыхаясь собственной болью, отчаянием, я упал перед ней на колени.

Обхватил её руками.

Вжался мокрым от дождя лицом в живот.

Пусть она назовёт моим именем. Пусть она назовёт этим именем третьего ребёнка. Пусть все будет хорошо у неё, у сына, у матери. А я просто уйду. Шагну и уйду навсегда.

Тонкие дрожащие пальцы скользнули по моим мокрым волосам. Прижимал к себе её, как будто бы впервые видел. Прижимал её к себе. Прятался лицом ей в живот.

И плечи дрожали от беззвучных слов.

Ну же, накажи меня!

Наказывай!

Я один единственный во всем виноват.

Глава 77

Устинья.

И снова он у дома моего с включёнными фарами стоял.

С высоты своего этажа я этого бы не увидела.

Но я вышла забрать доставку. Точнее один из охранников привёз из аптеки пакет.

Я даже успела занести его в подъезд, а потом случайно обернулась к окну.

И он стоял с включёнными фарами.

Я выскочила под ливень.

Замерла, когда он дойдя до меня, упал на колени.

— Накажи… Накажи. — Шёпотом дрожащим, с лихорадочным желанием получить возмездие, шептал Адам, прижимая меня к себе.

Я запустила пальцы в его волосы. Гладила и давясь слезами произносила:

— Встань. Встань. Хватит. Все хорошо. Все хорошо.

— Ничего хорошего. Ничего… — Он раскачивался, как будто бы пьяный, но я знала, что он не пил.

— Встань! Я тебя прошу! — Кричала я сквозь шум дождя. — Вставай же.

— Нет. Я виноват… Я виноват. Из-за одного меня: ты страдаешь, все страдают. Я виноват.

Он словно был не в себе. И вместо того, чтобы поднимать его, я упала рядом с ним на колени.

— Смотри на меня. На меня. Смотри.

Я не знала, как нормально надо разговаривать с умолишенными.

Когда у меня была практика, нас в один день отвезли в клинику психиатрических заболеваний. Там было все намного ужаснее, но я пыталась вспомнить, что тогда говорили— не спорьте, потакайте. Он сошёл с ума. Я знаю.

— Смотри на меня. Смотри. — Просила я, облизывая искусанные губы. — Смотри на меня, Адам. Пожалуйста.

— Я люблю тебя. — Дрожал его голос и я захлёбываясь болью, пыталась поймать его взгляд. — Я люблю тебя. — Совсем убийственно тихо произнёс, медленно закрывая глаза.

Я вдруг поняла, что меня тащит под его весом вниз. Я схватила его за ворот рубашки.

— Адам, Адам. Смотри на меня, пожалуйста. Пожалуйста Адам. — Шептала я, а потом не выдержав, хлопнула по щеке.

— Ну же, ну же.

Только он меня наверное не слышал, потому что падал, а я не дала. Я мягко опустила его на мокрый асфальт. Наклонилась сверху и стала хлестать по щекам.

— Очнись, очнись. Ты что, не думай, что у тебя так все легко получится. Ну же, Адам, очнись. — Кричала я, захлёбываясь и почему-то чувствовала, что мне не мои сорок с лишним лет, а все те же восемнадцать— двадцать. Да плевать, даже двадцать пять.

Я чувствовала себя, вернувшись назад в прошлое, где точно так же говорила ему на кухне, обрабатывая рану.

— Не смей закрывать глаза. Не смей закрывать глаза, Адам. Только попробуй. Надо было ехать в больницу.

— Я не мог. — Хрипло выдыхал он, упираясь затылком в стену.

Звенели инструменты. После одной из драк я поняла, что дома обязательно надо иметь почти полный комплект для перевязок и для зашивания.

— Не смей терять сознание. Не смей.

У меня из антисептика был только спирт и рана больно