Поймать солнце - Дженнифер Хартманн

Я сказала «да».

Согласилась пойти на вечеринку.

Но по странной причине не могу отделаться от ощущения, что только что согласилась на прощание.

ГЛАВА 25

МАКС

— Папа!

Стекло разбивается вдребезги. Ругательства отскакивают от наполовину выкрашенных стен. Сердце замирает в груди, а желудок падает к ногам.

Этого не может быть.

Нет, нет, нет.

Я зову брата через плечо:

— Маккей, мне нужна помощь!

Маленькая рождественская елка, которую Маккей помог мне срубить, валяется опрокинутой у моих ног, осколки разноцветных украшений разбросаны по полу. Папа в ярости, и это произошло ни с того ни с сего. Он помогал мне с галстуком для сегодняшней новогодней вечеринки, его руки тряслись, разбираясь с неподатливым узлом. Я хотел хорошо выглядеть для Эллы, поэтому папа предложил мне одолжить его костюм. С деньгами у нас туго, и покупать что-то новое не имело смысла.

— Ты такой красивый, Максвелл, — сказал отец, в глазах была гордость, а на лице нежная улыбка.

— Спасибо, папа.

Дрожащими пальцами он теребил сине-зеленую ткань, скользя по длине галстука. Все было хорошо. Даже идеально. Волшебный вечер с музыкой, фейерверками и полуночными поцелуями, которые могли привести к чему-то большему, занимал мои мысли, пока часы тикали до восьми вечера.

Затем отец замер, покачнулся на стуле напротив меня. Его сверкающие глаза стали тусклыми и ошарашенными. Он уставился прямо перед собой, сосредоточив внимание на моей груди, а затем медленно поднял голову, и наши взгляды встретились.

Я нахмурился.

Моргнул, глядя на него.

— Что за…

Он вскочил.

Пошатываясь, потянулся к старому маминому набору посуды, стоявшему на ближайшей полке, и начал швырять тарелки в дальнюю стену, одну за другой.

Я застыл от шока.

— Ты сукин сын, — прорычал он сквозь стиснутые пожелтевшие зубы. — Ты не имеешь права находиться в моем чертовом доме после того, что сделал.

Я схватил его за запястья, пытаясь остановить.

— Папа, не надо! — взмолился я, смятение душило меня. — Там никого нет. Только ты и я.

Его глаза были дикими, по подбородку стекала слюна, когда он вырывался из моей хватки.

— Ты ублюдок, Рик. Никчемный паразит, который украл у меня все.

Я снова потянулся к нему, прежде чем еще одна тарелка вылетела из его рук и разбилась возле входной двери.

— Я отвезу тебя в больницу.

— Черта с два! — Папа взмахнул рукой, и все, что стояло на кухонном столе, разлетелось в стороны: ваза с пуансеттиями, подаренная матерью Эллы, две недопитые кружки какао и свеча, которая попала на кружевную скатерть и быстро превратилась в смертоносную искру.

Я бросился тушить странствующее пламя, пока огонь не спалил весь дом, и посмотрел на отца, который направился в свою спальню, завалив по пути елку.

Дым клубится, а мое сердце разрушается по частям от ужаса.

— Маккей! Черт! — киплю я, зная, что мой брат находится в своей комнате, прямо по коридору. Я сдергиваю скатерть со стола и сердито комкаю ее, от едкого запаха горящей ткани у меня сводит живот.

Маккей плетется по коридору, выглядя отвратительно. Мрачные, блестящие глаза встречаются с моими, и в груди у меня все переворачивается. Я отбрасываю скатерть в сторону и сжимаю в кулак волосы.

— С папой что-то происходит, — говорю я ему, пиная беспорядок на полу.

Мой брат фыркает, оглядывая разрушения.

— Похоже, ты удивлен.

— Он трезв. Он был трезв, — настаиваю я. — Что-то не так. Мне все равно, что он говорит, я отвезу его в больницу.

— Удачи тебе. — Из-за двери папиной спальни доносится грохот.

Нахмурившись, я сужаю глаза на Маккея.

— Ты трезвый?

— Нет.

— Круто. Просто охренительно. — Я провожу рукой по лицу. — Ты мне нужен, чувак. Я не могу продолжать делать это один.

Он издает невеселый смешок.

— Один? — насмешливо повторяет он. — Ты не один. У тебя есть милая рыжеволосая девушка, которая считает тебя центром своей вселенной. Папа всегда тебя любил. И впереди у тебя блестящее будущее.

Я смотрю на него, все еще хмурясь.

— У тебя есть все, а у меня — ни черта. — Его челюсть напрягается, когда он скрещивает руки на груди. — Бринн меня бросила.

Я не могу сдержать приступ сочувствия, который пронзает меня, несмотря ни на что. Сглотнув, я отвожу взгляд и смотрю на разбросанное стекло.

— Мне жаль.

— О. Уверен, ты опустошен.

— Да. Я надеялся, что у вас все получится.

— М-м-м… — Маккей делает шаг вперед, пошатываясь. — Ты знал, что ни черта не получится. Когда это у меня что-нибудь получалось?

Злость берет верх над сочувствием.

— Прекрати нести чушь. Ты лучше этого.

— Но не лучше тебя.

— Это не соревнование! — кричу я, вскидывая руки вверх. — Что с тобой случилось? Что с нами случилось?

— Ты. — Он тычет пальцем мне в лицо. — Ты и твоя удача, твои высокие моральные принципы, твоя неспособность когда-либо видеть во мне равного себе… и она. — Его палец устремляется к переднему окну, нацеленный на дом Эллы. — Твой счастливый конец предначертанный звездами, так? Ты получаешь девушку. Получаешь сказку. А я не получу ничего. Очень хреновый конец. — Он выделяет каждое слово, его ярость нарастает.

Я чувствую то же самое.

Его слова несправедливы.

— Похоже на то, — бормочу я. — Я уеду после окончания школы. — Сердце замирает при этом признании, потому что мы с Эллой еще не обсуждали этот вопрос. Но я знаю, что она этого хочет… и думаю, что это то, что мне нужно. Подойдя ближе, скрещиваю руки на груди и пристально смотрю на него. — Я держал оборону долгие годы, с тех пор как ушла мама. Я жертвовал всем ради тебя, папы, ради этого дома и этой семьи. Теперь твоя очередь. Ты можешь хоть раз взять на себя гребаную ответственность? Ты можешь позаботиться о папе, пока я пытаюсь жить хотя бы подобием нормальной жизни.

Маккей клацает зубами, обдумывая мою тираду.

— Ты уезжаешь с ней?

— Да, уезжаю.

— Ты мудак.

— Это я мудак? — парирую я. — Господи, Маккей. Я все для тебя делал. Готовил, стирал, брал на себя роль папиной сиделки, пока ты пил с приятелями, играл в баскетбол, ходил на свидания, жил и наслаждался своей молодостью. Теперь у меня наконец-то есть что-то, ради чего стоит жить, и я… — Я замолкаю, мгновенно пожалев о сказанном.

Его брови приподняты с явной обидой. Между нами воцаряется тишина, нарушаемая лишь эхом моих неосторожных слов. Маккей смотрит себе под ноги, выражение его лица увядает. Мышцы напрягаются.

— Что-то, ради чего стоит жить, да?

Я моргаю