Черноокая печаль - Зарина Солнцева

— Третьяк, не смей!

Едва ли я почувствовал, как крепкая рука ухватила меня за плечо и, не имея сил для маневра, тупо потянула назад. Мы оба свалились в мокрую от росы траву.

— Сволочь такая, помирать вздумал?! Ты права не имеешь, понял?! Мы ее еще не нашли... Не нашли...

— Ее нет... Моей черноокой печали больше нет.

Шепот покинул мои обсохшие за два ветренных дня, что я рыскал по лесу, уста.

— Молчи!!! — медведица беспощадно начала лупить меня по груди, яростно крича в лицо: — Она жива! Живая! Она не могла... Она же ждала тебя... Как та княжна из сказки... С дальних берегов. Ждала тебя любя...

Агнешка давилась рыданьем. В какой-то момент ее руки безвольно повисли вниз, и юная медведица уперла лоб в мое плечо. Заревела еще громче.

— Не могла... Умереть... — слезы крупными горошинами текли по ее ободранным щекам. Все это время она шерстила лес вместе со мной. Не отставая: — Она же... Войну прошла... Ну не могла она... Не могла!!!

Как же мне хотелось верить ее словам. Проникнуться надеждой, на миг прикрыть веки. И забыть паршивую пещеру вандоса, что мы нашли ночью. Пятна свежей крови на стенах, обглоданные человеческие кости. В том смраде предсмертной агоний я чуть не сдох! Не найдя живой мою Наталку. Лишь груду свежих костей. От старческих до молодых!

Эту мразь я порвал на части. Мучительно медленно разрывая засохшие поганое плоть, а потом сжигая. Но, увы, продлить долго мучения тупого демона не удалось.

И я вскоре обрушился в собственную пыточную. Осознавая, что мир лишился моей робкой печальке с крупными очами и угольными косами.

Это моя вина. Моя любовь ее и сгубила. Не женись я на ней. Не приведи в клан... Быть может, она бы дошла до Белоярска, стала женой другому и нарожала бы ему детей. А я... А я решил, что моего имени и слова достаточно, чтобы ее защитить. Недооценил соперника.

А сейчас задаюсь вопросом. Столько лет я защищал этот клан. Себя не щадя. Кровь проливал за этих сук! И ради чего? Моей маленькой девочке здесь не нашлось места.

Агнеша все продолжала плакать, прислонившись к моему плечу. Пожалуй, она единственная душа, которая так прикипела душой к моей печальке. И искренне не принимала то, что Наталки уже нет.

Ухватив молодку за плечи, я доверил путь своим ногам, что наверняка помнили дорогу до родного и теперь такого ненавистного клана.

Как в насмешку моему горю, ночь была лунной и светлой. А у главных врат меня поджидала дружина Доброго с Тихомиром.

Все они выглядели уставшими. Все они эти два дня заглянули под каждый листок в лесу в поисках моей жены. Но я видел лишь предателей. Тех, кто ее не уберег. Тех, кто был здесь, пока меня не было, и позволил этому случиться.

Мое сердце зачернело. Но сил не было даже на ненависть к ним. Ушла моя Наталка, а с ней и все померкло вокруг. Будто тот самый вандос, я перестал чуять что-либо, разве что жажды искусить чужую плоть не было.

— Брат...

Старший поспешил ко мне, тревожно осмотрев с ног до головы, он было хотел обнять за плечо, но я не позволил. Мягко вложил в его руки тихонько рыдающую и лишенную сил Агнешку.

— Позаботься о ней. Совсем плоха.

Свой голос я и не узнавал, он был лишен краски и жизни. Тихий поджал досадливо губы, но ничего не сказал. Подсунув руку под коленки медведицы, поднял ее на руки и унес вглубь аккуратненьких домов.

Добрый открыл было рот, что сказать, но умолк. Все отворачивали головы, стоило столкнуться со мной взглядом.

Рядом безмолвной тенью подошел Мирон, он опустил свою лапу мне на плечо. Я не шелохнулся и даже не глянул на него. Чуть поодаль у крыльца главного дома мелькал голубой подол платья Озары. С опухшими от слез очами она шмыгала носом и баюкала дитя в свертке на руках.

— Третьяк...

— Уведи жену домой, Мирон. Ветренно сегодня. У вас дитя.

— Третьяк...— он снова попытался заговорить, но я холодно процедил, пряча очи от жалостливого взгляда Озары.

— Уведи, я сказал.

Прочеканил со сталью. И бер меня не ослушался. Оставив меня в покое, двинулся к младой жене и дочери. Накрыл плечи нареченной своими ладонями, защищая от ветра, уводя прочь.

Вот и ладно. Мне не нужна их жалость и сочувствие. Мне бы кто провел, из доброты душевной, когтями по горлу. Так, чтобы кровь брызнула, как из подземного ручья. Чтобы долго не мучиться, покинуть этот мир.

Жаль, таких добрых существ вокруг меня не сыскать.

Где-то вдали, словно звон грома, раздался стальной голос вождя на главной площади под нытье и рыдание местных баб.

— Погибших похоронить тихо, и без обряда, надлежащего охотнице. Они подобной чести не заслужили! Оставшихся самок, что участвовали в том балагане, обстричь налысо и отправить на пять весен на послушание в храм Мораны.

— У черных волкадаков? На пять весен-то? — зароптали бабы постарше, но Гром спуску не дал. Жестко их осадил.

— Да! Но прежде всыпать каждой по двадцать плетей!

— Что?

— Да как так?

— Охотницам? Самкам? Будущим матерям?

Народ гудел и недовольствовал. Таких жестких наказаний у нас давно не было.

— Тихо, я сказал! — рявкнул вождь, и все разом умолкли. — Это мое последнее слово! Обезоружить всех охотниц! Отныне вы лишены этой привилегии! И не будь бабами, способными зачать дитя, убил бы каждую на хрен, за то, что вы сотворили с моей невесткой!

Теперь они не были так смелы и дерзки. Повидав смерть собственными очами, смутянки понимали: не самую плохую участь им уготовил бер.

— Добрый! Исполняй наказание!

Бер нерешительно потоптался на месте, вытащив плеть из-за пояса. Бить женщин у нас не принято, даже заслуженно. Особенно перед всеми.

Послышался треск разорванных рубах. Самок подвесили за руки на веревках и обнажили спины. Рыдание обрушилось лавиной на главную площадь. Добрыня и остальные два бера мялись, не спеша приводить наказание в исполнение. Им было жаль Наталку, я не сомневался. Но уважение перед самкой мы все впитали с молоком матери.

Впрочем, наказание все-таки привелось в исполнение. Правда, совершенно не той рукой, коей все ожидали.

— Подержи-ка Желанну, Мирон. — неожиданно сбоку раздался голос