Черноокая печаль - Зарина Солнцева

Озары. Как и все, они вышли на площадь услышать слово вождя. Бер обескураженно перенял сладко сопевшую малютку на руках, позволив жене шагнуть к столбам позора. Протянув руку Добрыне, она тихо потребовала:

— Уступи кнут, брат.

Тот сглотнул, но послушно вложил кожаную рукаятку в узкую ладонь сестры.

Медведица решительно и громко уточнила у Грома:

— Позволяешь, вождь, исполнить твое слово?

— Позволяю. — Тот мрачно кивнул.

Засвистел кожаный язык кнута в воздухе, и раздался первый душераздирающий стон, что огласил округу.

Второй удар.

Третий.

Четвертый.

Озара била ровно, не щадя.

— Что ж ты творишь, окаянная?! — Вскрикнула в сердцах, размазывая по лицу слезы, мать медведицы, что принимала наказание, яростно и ненавистно рассматривая златокудрую. — Вы же вместе росли! С одной тарелки ели, дрянь такая?!

— Росли вместе, — Кивнула согласно Озара, на миг отпустив плеть вниз. — Только жена Третьяка лечила и спасала, а твоя — невинных угробила. Что творю? То, что ты, Малява, в детстве не сотворила, воспитаю твою дочь! Меня Наталка дважды с Нави вытащила! А вы только туда и толкали. Так будь я проклята, если оставлю ее смерть неотомщенной!

Снова свист хлыста, и по белой спине наказуемой потекли жирные капли крови. От услышанных слов из толпы зевак оторвалась еще одна женщина. Взяв кнут у мужа, она решительно встала за спиной другой наказуемой. Раздался еще один вой, полный мучений. Третьей, как и ожидалось, стала Агнеша.

Ровно двадцать. Не больше, не меньше. Не щадя рук и принимая ненавистный взгляд родни наказуемых. Впрочем, мне не было дела до больных стонов и плача горе-матерей и отцов, мои очи неустанно рассматривали в толпе корень всего зла.

Ту, что сгубила пару дурех, кинула под кнут этих и обрекла на мучительную смерть мою жену.

Завидав мой взгляд, мать оставила свою свиту и шагнула ко мне.

— Третьяк, твое горе...

— Весна.

Шепнул я осевшим грубым голосом, глядя в притворное лицо матери. Медведица сглотнула, стараясь сохранить лицо.

— Что?

— Наталка несла мою дочь... — Сглотнул я через силу. — Весну. Твою внучку! А ты...

— Сын мой, я понимаю твое горе, но нет моей вины!

— Замолкни! — Рявкнул я настолько, что даже плач получивших порку самок угас. Мать поджала губы, пытаясь улыбнуться, но глаза ее бегали. Она хотела прикрыться традициями, но не могла. Не после того, как Гром плюнул на них и высек публично пятерых ее дурных приспешниц.

— Сынок... — Она шагнула ко мне, желая коснуться руки, но я грубо оттолкнул ее ладонь.

— Не сын я тебе больше. — Слова покинули ум так легко, будто давно просились наружу. Пустота заволокла душу. — Перед предками отрекаюсь от тебя и от рода вашего поганого.

Бросил и под всеобщие охи развернулся и покинул площадь. Неинтересно мне наблюдать за чужими стенаниями и болью. Да, вождь совершил ранее неведомую нам дерзость. Одарив по заслугам виновниц. Жаль, что ради этого прежде должна была сгинуть моя душа.

Ноги сами меня принесли в маленький задний двор у кухни. Здесь никого не было в ночи, и, осев, словно брошенный мешок, на крыльцо, я уставился в звездное небо.

— Почему вы ее отняли у меня?

Спросил у богов. Тишина стала мне ответом. Выть хочется. Рвать, метать. И просто разреветься, как дитя. Я сам запутался. Мне жизни больше не хотелось.

— Почему ты не на площади?

Вопрос прозвучал ровно и безцветно, ровно тогда, когда я почуял тонкий аромат каленого железа и горькой рябины за спиной. Гроза бесшумно соскользнула по деревянному полу и осела рядом на крыльцо.

— Там ничего интересного.

Молвила она легко, со скукой в голосе. На миг мы оба замолчали. Пусть эта девка и была чужой, да только в ней не чувствовалась та удушающая жалость, что в остальных. Видеть ее, слышать, чуять и при этом знать, что они ничего не сделали, дабы спасти ее, сдирает с меня шкуру до мяса!

— По дому гуляет молва, что пещеру вандоса вы нашли на южных перевалах. Ближе к землям черных беров и к дубовому лесу.

Я безвольно кивнул.

— В полдня пути от места, где мы видали те следы.

— А скольких деревенских вандос умыкнул?

— Не помню.

— А ты вспомни, Третьяк. — с нажимом молвила медведица.

Черная буря разнеслась внутри меня, поджав уста до крови, я угрожающе прорычал:

— Не тереби мне раны, Гроза. Мне сдохнуть охота, а не разговоры вести!

Впрочем, медведица не впечатлилась моему злобному тону, лишь цокнула языком, подымаясь на ноги.

— Сдохнуть всегда успеется, бер. А вот... — договорить она не успела, сбоку у колодца мелькнула огромная тень. Младой голос бера рассек тишину.

— Пятерых. — Я не сразу узнал парнишку. Кажись, он один из учеников Доброго. Это он и его друг отвечали за мою Наталку. Первый ее сопровождал, пока медведицы его не вырубали, а этот... Кажется, Олег за Озарой присматривал. Юный бер потоптался на месте, виновато уводя от меня взгляд. — Троих мужиков и двух баб.

— Младых аль старых?

Дальше задала вопрос Гроза. Сейчас ее любопытство меня люто раздражало. Как и манера речи медведицы. Непринужденная.

— Старик вроде один... Два младых пастуха. Девку у ручья и бабу, что шла за грибами.

— И всех за одну седмицу?

— Зачем тебе это, Гроза? Что вынюхиваешь?! Что ведомо тебе и не ведомо мне?!

Рявкнул я, резко подымаясь на ноги, и, ухватив медведицу за локоть, грубо встряхнул. Олег рядом нерешительно шагнул в нашу сторону. Но на лице медведицы не промелькнула ни тень страха, она спокойно глядела мне в очи, с мрачной решительностью.

— Я видала в ту ночь, что мы прибыли, как захороняли одну из погибших медведиц.

Молвила она ровно, меня передернуло от отвращения. И все-таки я спросил:

— И?!

— У нее в волосах были ростки оленьего мха.

— Но у нас он не растет. Только к северу, у подножья ледников! — фыркнул недоуменно пострел из дружины Доброго.

— Думается тебе, что это с твоей твари сорвалось?

Свои думы очень медленно начали свой бег в голове.

— Обычно вандос крадет столько, сколько в состоянии сожрать. Тут слишком много жертв для одного. Да и согласись, бер, для того, что ты утром порвали на лоскутки, был слишком прост, чтобы придумать ту засаду, что мы видали в лесу.

— Выходит, их...