Блэкторн - Джей Ти Гайсингер

замечаю, что Беа сомневается в том, что якобы «любящий» бог мог причинить столько страданий людям, которых он создал, о чьих грехах и окончательном проклятии он якобы знал с самого начала, когда создавал их. Это значит, что концепция свободы воли — шутка, а Бог не кто иной, как садист.

Я досиживаю до конца службы, гадая, почему я так стремилась попасть в это место, которое, похоже, предлагает только веские причины для того, чтобы стать атеистом.

Затем проповедь заканчивается, и всем пора уходить.

Но я не встаю. Я не просто так решила прийти сюда сегодня, но я до сих пор не знаю, зачем, поэтому решаю остаться здесь, пока не выясню этого.

Я прошу тетушек отвести Беа домой, говоря, что хочу прогуляться. Они считают, что небольшая прогулка пойдет мне на пользу, и без возражений соглашаются. Я целую дочь, а затем смотрю, как моя семья уходит. Прихожане нервно расступаются перед ними, словно боятся, что болезнь Блэкторнов заразна.

Наконец церковь пустеет, и остаюсь только я и бедный Иисус на своем кресте.

Я изучаю его.

Художник, который его вырезал, должно быть, хотел придать ему изможденный вид, но вместо этого он выглядит виноватым. Ему стыдно.

Может, дело в набедренной повязке. Мне бы тоже было неловко находиться в таком виде в церкви.

— Для вас еще не слишком поздно.

От этого голоса я вздрагиваю. Затем оборачиваюсь и вижу отца О'Брайена, стоящего в конце ряда.

Его руки спрятаны под облачением. Они также скрывают его обувь, придавая ему тревожный омерзительный вид. Бестелесная голова в вышитой простыне, парящая над землей.

— Прошу прощения?

— Я сказал, что для вас еще не слишком поздно, Мэй. Вы еще можете спастись.

— Вы меня помните?

В его глазах невыразимая печаль, как будто он знает обо мне что-то такое, чего не знаю я, и это действительно не сулит ничего хорошего.

— Конечно, я помню дочь Элспет. Ваша мать была верующей. Она надеялась, что и вы будете такой же.

— Верующей в…?

— В Бога.

— А. В Него.

— Вы говорите об этом с разочарованием.

— Я бы отреагировала так же, если бы вы сказали мне, что она верила в Санта-Клауса или Динь-Динь.

— Вот только ни один из них не смог спасти ее бессмертную душу от проклятия. И в отличие от Динь-Динь, Богу не нужна чья-то вера, чтобы существовать.

В его словах чувствуется самодовольство. Он может дать фору Ронану.

Мы смотрим друг на друга в неловком молчании, пока мое любопытство не берет верх.

— Моя мама ходила в церковь?

— Нет. Никогда. — Его взгляд становится жестче. — Она не играла в те игры, которые так нравятся вашим тетушкам.

Мне не нравится его тон и этот осуждающий взгляд.

— Готова поспорить, что большинство ваших прихожан тоже притворяются, отец. Люди просто обожают демонстрировать свою нравственность на публике.

— А как насчет вас? Что вы здесь демонстрировали сегодня?

Перед моими глазами всплывает картина: рой мух пожирает мою гниющую плоть. Я трясу головой, чтобы избавиться от этого видения.

— Ничего.

Отец О'Брайен изучает меня.

— Но вы что-то ищете. Возможно, ответ на вопрос. Или что-то более важное.

— Что, например?

— Спасение.

Это вызывает у меня улыбку.

— Вы говорите так, будто предлагаете это.

— Не я. Он. — Не отрывая от меня взгляда, он указывает на Иисуса, висящего на кресте. — Покайтесь и спаситесь. Воскресните после смерти, чтобы присоединиться к Нему в Его славном царстве, где Он будет править вечно.

— Вы правда в это верите?

— То, во что я верю, не имеет значения, дитя. Важно то, во что верите вы. Вера — это выбор, который вы можете сделать свободно.

— Или это костыль, который нужен слабоумным, чтобы справиться со страхом перед неизвестностью.

— Вы бы не сидели здесь, если бы действительно так думали.

Я начинаю злиться, потому что, возможно, О'Брайен прав. И все же это требует аргументации.

— Почему любое разумное существо должно вечно жить в рабстве, паря в облаках и распевая гимны?

Он улыбается.

— Что ж, подумайте об альтернативе. — Его улыбка исчезает. — Но не затягивайте с размышлениями. За вашу душу идет битва, дитя. Очень скоро вам придется выбрать сторону.

Я вижу, что даже унылый Иисус считает этого парня жутким. Он выглядит так, будто мечтает сползти со своего креста и сбежать.

Я встаю и смотрю священнику прямо в глаза.

— Я сделала свой выбор, отец. Я на стороне науки, которая никогда не поощряет войну, изнасилования, убийства, геноцид или человеческие жертвоприношения во имя догмы. Я читала вашу «святую» Библию. От корки до корки, если уж на то пошло. Это недопустимое художественное произведение, пропагандирующее насилие и нетерпимость. Ваш бог несправедлив и не заслуживает поклонения.

Отец О'Брайен поджимает губы.

— Вижу, вы много времени провели за чтением Ветхого Завета.

— Да. Жуткое дерьмо.

— Иисус — это Новый Завет, чья благодать отменяет Ветхий.

— Как удобно, — сухо замечаю я. — Я не верю ни единому его слову.

— И все же вы спорите со мной.

— Вы совершенно правы. Пожалуйста, извините меня, мне нужно поговорить со взрослыми.

Я отворачиваюсь, но внезапно священник оказывается на скамье рядом со мной, дышит мне в шею горячим зловонным дыханием и настойчиво вкладывает что-то в мою руку.

Сжимая мое запястье так сильно, что мне становится больно, он шипит: — Вы ведь чувствуете, не так ли? Чума распространяется по вашей крови, как яд. Древний Змей пробуждается. Скоро он восстанет из бездонной пучины, чтобы исполнить пророчество и забрать ту, что была обещана ему, королеву, которая будет править рядом с ним в аду. Откажитесь от него, пока не стало слишком поздно! Покайтесь и спасите свою душу!

Я вырываюсь из его хватки и в шоке смотрю на него. Отец О'Брайен выглядит одержимым. Глаза выпучены, ноздри раздуваются, губы оттопырены, обнажая зубы, как у бешеного зверя.

Но затем он моргает и, кажется, приходит в себя. Его лицо проясняется. Священник отпускает мое запястье и улыбается.

— Идите с миром, дитя, — шепчет он.

Он крестится и направляется в противоположную часть святилища, исчезая за дверью в нефе.

Я разжимаю ладонь и вижу на ней четки, деревянные бусины которых стали гладкими от бесчисленных прикосновений во время молитвы.

Багровый луч света из одного из витражных окон падает на алтарь и мою руку, окрашивая бусины и маленькое металлическое распятие на конце в цвет свежепролитой крови.

Громкий хлопок! пугает меня.

Звук разносится по всему помещению, поднимаясь к стропилам, где затихает в шелестящем эхе. Осматривая пустые скамьи, я пытаюсь понять, откуда доносится шум, пока не замечаю