Судьба в наследство. 2. Судьба в наследство - Елена Александровна Ковалевская

В голове замелькали мысли, складываясь общую картину. А ведь посылали. Да еще как! И не раз!

Теперь могу сказать точно - наемники, хотя по сегодняшний день до конца не хотелось верить, все же были за мной. Так же Бренгара Кроста и Утрехта насчет меня трясли. А если допустить, что первый раз нападение именно на меня было, а вовсе не на Агнесс, то... Тогда неудивительно - три промашки, и денег это скорее всего стоило немало! Вот и устроили, чтобы наверняка.

Однако зачем?! Вот этого, ей Богу, не знаю...

А допрос тем временем продолжался: дознаватель задавал каверзные вопросы, пытаясь подловить меня на ведьмовстве. Потом видя, что ничего не получается и ответы, которые благодаря учению Бернадетты, я начала давать строго по писанию и каноническим книгам, больше не вступая в полемику и не пытаясь апеллировать к голосу разума, дознаватель свернул допрос на другую стезю, а именно мои действия, которые можно было бы рассмотреть как хулу на Господа. Здесь мне снова пришлось прерваться в своих мыслях и начать думать, как с помощью все тех же канонов отвертеться и от этого обвинения. Хотя толку-то! Одного обвинения в ведьмовстве мне хватало на костер. А уж прочего!

Единственное что пока согревало душу, и еще больше подтверждало мои рассуждения - все обвинения направлены против меня лично. Ни сестер, ни Агнесс они не касались. Про них даже не упоминалось, словно не существовало на свете.

Тем временем допрос завершился, дознаватель и его помощники порядком подустали, выискивая каверзные вопросы, подтверждающие правдивость обвинения. Мне вновь стало дурно. Грубая власяница высохла и больше не холодила тело, позволяя сознанию прибывать в ясности. Голова болела все сильней, к горлу давно подкатила тошнота и меня, наверное, вывернуло на изнанку, если было бы чем.

Перед отправкой в камеру мне позволено было забрать только исподнее и сапоги, прочие же вещи не вернули. Напрочь распотрошенные стегач и подшлемник так и остались на столе - наверное, в разводах пота будут отыскивать бесовские знаки, а может заключенным не полагается получить хотя бы малейшее удобство.

Меня грубо запихнули в камеру, попросту толкнув в спину, так что я едва удержалась на ногах. Двери за спиной тут же замкнули на замок, братья с факелами ушли, и я осталась в полной темноте.

Пришлось придерживаясь рукой за стену поковылять до подстилки, уже стоя на ней, стянула власяницу и на ощупь определив, где что у рубашки и бре, я одела их. Потом обтерла длинным подолом замерзшие в ледышку ноги, обула в сапоги, и только после, стала нащупывать оставленное под подстилкой письмо. Оно отыскалось быстро. Мне чрезвычайно повезло, что дознаватели не стали шарить по камере, однако рассчитывать на это в дальнейшем не стоило. Поэтому, стараясь производить, как можно меньше шума, я разорвала его на мелкие клочки, потом каждый клочок методично натерла с обеих сторон о землю, чтобы вовсе ничего нельзя было прочесть, и только после, отодвинула солому, раскопала каблуком сапога ямку, и зарыла их туда.

В подвале было очень холодно; пока я уничтожала письмо, меня трясло от озноба, а после когда заниматься стало нечем и вовсе заколотило. Для того чтобы согреться, я свернулась клубочком на подстилке, предварительно собрав солому как можно кучнее, подтянула колени к подбородку, натянув поверх них власяницу, спрятала руки на груди, и вот так скорчившись в углу, забылась зыбким сном.

Проснулась я от тихого стука. В предрассветном сумраке я увидела, как меж прутьями решетки просунули щербатую кружку с водой и миску с мерзким даже на вид варевом. Но если затхлая вода показалась мне блаженством, то та бурда была вылита мной в угол, в испражнения прежнего жильца. Памятуя о судебных уложениях, я только окунула в нее палец и лизнула, как убедилась - они верны. Казалось, похлебку варили на морской воде, до того она была соленой. Почти горько-соленой. Чтобы скрыть, что не стала есть, я отправила ее в тот самый заветный угол.

После потекли долгие часы ожидания, моих размышлений, которые крутились вокруг одних и тех же вопросов, в тщетных попытках согреться, успокоить дико болящую голову...

А потом меня вновь потащили на допрос. И там началось все с начала. Перво-наперво обвинение в ведьмовстве. Стали задавать вопросы, противоречащие здравому смыслу, и требовали ответы на такие, которые в бреду выдумать сложно был. При этом несчастную покойную сестру опорочили так, что казалось - дальше уже некуда.

Ее самоубийство пытались вывернуть и так и эдак, вплоть до того, что именно я свела ее в могилу, начисто игнорируя насилие отчима. Потом попробовали казуистическими вопросами подвести меня к признанию, что это именно она соблазнила меня заняться ведьмовством, и принятие пострига в обители было ложным, неистинным, опровергнутым тайными знаками Искусителя. Потом вновь пошли вопросы о моей хуле на Господа, будто б я в праздничные дни выкрикивала поганые речи на центральной площади в Витрове. Тут уж впору было удивляться, как меня раньше-то не схватили, если день через день у нас не считается праздником какого-нибудь святого! Думаю, по мнению дознавателя, мне полагалось голосить там, не переставая.

Потом допрос вновь свелся к сестре и ее смерти. Так или иначе, обходными лазейами от меня добивались признания. Даже напомнили, что следующий допрос начнется с пристрастием, если я продолжу упорствовать.

Меня же в этой ситуации успокаивало одно - о девочках не было произнесено ни слова, значит их не схватили. Иначе с них уже попытались бы выбить показания, дабы обвинить меня еще сильней.

Спустя несколько часов я вновь начала терять сознание от напряженного допроса. Происходящее то уплывало куда-то в даль, то возвращалось рывками, делая картину происходящего нереальным. А еще я почти не боялась, это осталось где-то за гранью восприятия. Единственным чувством в течение всего допроса была жажда, а не страх, как могло бы показаться в начале. Пить хотелось гораздо больше. Где-то на самом краю сознания я понимала, что следует страшиться завтрашнего дня, когда приведут палача, но из-за иллюзорности происходящего, которому немало способствовал удар по голове, в то, что это может произойти - не верила. Да чего там! В то, что происходило здесь и сейчас верилось мало!

Я поняла, что все закончилось, когда оказалась вновь в камере. Вечерело. Сквозь решетку