Целительница из Костиндора - Теона Рэй

– Клавке я жизнью обязан, – сказал Петр, не оборачиваясь. – Спасла меня, позвала в Костиндор с собой, упросила Агафью с Тимофеем взять меня на попечение. Хотя их и упрашивать-то, как оказалось, было не нужно. Родив одну только дочь, они мечтали о сыне, о помощнике.

– Было бы неплохо услышать все с самого начала, Петр. Ты убийца, не так ли?

Старик дернулся как от удара и ухватился крючковатыми пальцами в край тумбы.

– Я все думала: ну потерялся мальчишка среди ночи, что необычного? Блуждал по лесу, пока его деревню подчистую вырезали. К верховной в учение идти не захотел, а когда приемной семьи лишился, то к людям ушел. Не за что зацепиться, я понимаю – и ведьмы, и демоны даже подумать не могли, что ребенок лет… Сколько тебе было?

– Двенадцать.

– Что двенадцатилетний мальчишка мог убить, да не кого-то, а сорок семей! Признаюсь, мне бы подобное тоже в голову не пришло. Но убийца словно растворился в воздухе! Как такое возможно?

В кухне повисла тишина. Петр вернулся на лавку, не поднимая на меня глаз.

– Как поняла?

– Что ты грохнул всю деревню? Догадалась, потому что увидела в тебе себя. Я слабая, Петр. Слабая и никчемная, а годами взращенная во мне ненависть к людям заставила меня пойти на страшный поступок. И, знаешь, я нашла в себе силы это сделать. Мне хватило и отчаяния, и смелости, несмотря на всю мою хилость. Так почему двенадцатилетний ребенок не мог сотворить что-то еще более ужасное? Если его довели до такого состояния…

Я прикусила губу и втянула носом воздух. Разговор давался тяжело. Как больной зуб, который и надо удалить, и почти невозможно, если корень длинный. Но если его не вытащить, то он будет мучить долгие годы. Меня точно будет: Петр уже старый и вот-вот уйдет из жизни, а я так и останусь со своими домыслами один на один, и спросить будет уже не у кого.

– Верховная сказала мне, что в ту ночь спасся только один ребенок – Петя. Я бы и размышлять об этом не стала, если бы сама своими руками недавно…

Теперь уже я вскочила с табурета и принялась мерить шагами комнату.

– Скажи, что я ошиблась. – Я вернулась к столу и уперлась в крышку ладонями. – Скажи!

Петр покачал головой, и пол под моими ногами сделался вязким, как кисель.

– Я родился в семье пьяниц десятым по счету. Девять детей до меня не доживали и до года: родители никогда не замечали, что их дети больны, и за помощью не обращались. Даже когда соседи силком тащили их в имение Верховной, мой отец вырывался и убегал домой, запирался на засовы и ждал, когда соседи отстанут. Вскоре на них перестали обращать внимание, а потом родился я… Я не умер ни в год, ни в два, ни в три. Деревенские посмеивались, даже спорили между собой, до скольки лет я доживу. Я был слишком мал, чтобы понимать, почему в мою сторону тычут пальцами, почему смеются. Когда подрос, обнаружил, что я изгой. Дитя пьяниц, а пьяницы по ту сторону завесы – все равно что прокаженные. Я был ребенком, которому суждено умереть, и все только этого и ждали, давно забросив попытки спасти хоть одно дитя моих родителей. Бабка Фрося, как сейчас помню, поспорила с кузнецом Таманом, что я умру к двенадцати. На мешок валерьяны и ящик муки они спорили… Отец меня избивал, сколько раз, не сосчитать. Мать запирала на ночь двери, когда я не успевал возвращаться в положенное время, и приходилось ночевать во дворе. Летом еще куда ни шло, а зимой я лазил на сеновалы к соседям и там пережидал до утра. Мерз, конечно. Часто болел. И разочаровывал наблюдающих за мной тем, что выживал. Я боролся, как мог. Только много позже я узнал, что мать зачала меня не от отца, чистокровного человека, а от одного из демонов, которым Верховная дала разрешение поохотиться в нашем лесу. Я потому и не сдыхал, что демонская кровь…

Я опустилась на табурет так осторожно, чтобы ни шорохом, ни звуком не сбить старосту с мысли. Он разоткровенничался, чувствуя себя в безопасности под силой клятвы молчания, ушел глубоко в себя и вываливал все, что было у него на сердце все эти годы.

– Обида на судьбу и ненависть к людям во мне росла и крепла. Сначала я убил родителей, в одну из ночей морозной зимой, когда мать, как обычно, заперла дверь перед моим носом. А я тогда даже не опоздал, пришел намного раньше положенного, хотя и застрял в сугробе и долго выбирался. Мне бы вовсе из дома не выходить, да батя послал за дровами в лес, потому что к тому времени заготовленное по осени топливо уже закончилось. Я разозлился, услышав, как звякнул засов. Крепкий мороз стоял, жгучий. Я не чувствовал ни рук, ни ног, трясся как загнанный заяц, промокший и уставший. Ярость затмила разум, а как потом мне объяснила Клавка – кровь демона во мне проснулась. Я выставил стекло в окне, пробрался в дом и запер заслонку в печи. Родители спали. Они угорели во сне, так что страданий я им не причинил. Осиротевшего, меня звали на обучение в имение Верховной, а я тогда уже настолько озлобился, что ничью помощь принимать не хотел. Только бабку Фросю послушался, когда она привела меня к себе жить. Сам не знаю почему. Надо было слушать сердце и отказаться тогда. Но я видел, как она любит внуков, а я был еще ребенком и тянулся к теплу и заботе, которых никогда в жизни не встречал. Поначалу я спал в углу, где отгородил себе пространство стульями и завесил одеялами. Это было мое укрытие. Из дома старался не выходить, боялся, что и бабка Фрося начнет запирать дверь и тогда мне придется убить и ее, а мне этого не хотелось: я к ней привязался. Следующей весной я впервые ее возненавидел… К нам в гости пришел Таман с детьми и привел Фросиных внуков. Дети веселились, и я хотел играть с ними. Надо ли говорить, что в компанию меня никто не пригласил? Зато Таман увидел это и расхохотался. У него был такой страшный смех, каркающий, противный. Он смеялся над Фросей, что, мол, еще чуть-чуть – и