Леди Аделина из Лесной Долины - Надежда Игоревна Соколова

сухо, быстро коснулся губами моего лба — холодный, безэмоциональный, ритуальный поцелуй. В его серых, стальных глазах, когда он отстранился, я не увидела ни любви, ни радости, ни даже раздражения — лишь молчаливое, полное принятие свершившегося факта, как подписания очередного официального документа.

Все было кончено. Я была замужем. Теперь я носила другое имя и по закону считалась частью другого дома, его честью и его собственностью. Но, глядя на невозмутимое, красивое и абсолютно закрытое лицо нового мужа, я чувствовала не отчаяние или страх, а странную, ледяную, кристально чистую решимость. Одна битва была проиграна по правилам, которые мне не принадлежали. Но война за свою собственную жизнь только начиналась.

Глава 6

После обряда, не теряя времени на лишние церемонии в усадьбе, наша небольшая, но торжественная процессия — я, Витор, его немногочисленная, но подобранная свита из офицеров и мои родители, — направилась в специально подготовленную на время празднеств комнату, где был развернут магический портал. Он выглядел как мерцающая дрожь в воздухе, словно над раскаленными камнями, искажая очертания стоящих за ним слуг. С легким щелчком и ощущением провала в животе магический вихрь поглотил нас, и через мгновение я, слегка пошатываясь от непривычного головокружения и остаточного покалывания в конечностях, стояла уже в незнакомом, огромном, поражающем размерами холле столичной резиденции Адарских.

Здесь все было иным, дышало иной жизнью — не провинциальной, устоявшейся солидностью, а столичным, отточенным лоском и мощью. Солнечный свет, проходя сквозь высокие арочные окна с витражами, отбрасывал на отполированный до зеркального блеска мраморный пол разноцветные блики. На стенах, обитых темным дубом, в строгом порядке висели расшитые золотом штандарты с гербом дома Адарских: гордый серебряный грифон на лазурном поле. Воздух пахнет не лесом и прелой листвой, а ароматом свежих, экзотических цветов в огромных фарфоровых вазах и едва уловимыми, сложными нотами дорогих духов.

Но прежде чем я успела как следует освоиться и рассмотреть детали убранства — резные потолочные балки, огромный камин с гербом на фронтоне, — нас плавно и без суеты проводили в пиршественный зал. Длинный стол, накрытый белоснежной скатертью, буквально ломился от яств: запеченные в перьях лебеди, похожие на сказочных птиц, серебряные блюда с диковинными фруктами, сверкающие хрустальные графины с винами рубинового и золотого оттенков. И посреди этого ослепительного великолепия, во главе стола, нас ждали двое.

Первой, опережая этикет, поднялась графиня Адарская — женщина в платье нежного сиреневого оттенка, с мягкими, добрыми глазами цвета лесной озерной воды и седыми прядками, пробивавшимися в ее каштановых, уложенных в простую, но элегантную прическу волосах. Ее лицо, еще сохранившее следы былой красоты, озарила теплая, искренняя, словно снимающая всю усталость улыбка, и она, не скупясь на церемонии, сразу же открыто обняла меня, и я почувствовала легкий, успокаивающий аромат лаванды, исходящий от ее одежды.

— Дитя мое, добро пожаловать в наш дом, — ее голос был низким и бархатистым, и в нем не было ни капли привычной мне надменности или холодной вежливости. — Наконец-то мы тебя видим воочию. Не бойся, здесь тебе искренне рады. Считай эти стены своими.

Затем, не спеша, подошел граф Адарский — высокий, как и его сын, но более грузный, с окладистой седой бородой и умными, проницательными, но в данный момент скорее доброжелательными глазами, которые с нескрываемым любопытством изучали меня. Он взял мою руку и с легким, по-отечески покровительственным нажимом, потряс ее, его ладонь была теплой и шершавой.

— Аделина, — произнес он твердо, но без суровости, свойственной моему отцу. — Наш дом отныне и твой дом. Надеюсь, ты найдешь здесь утешение, покой и станешь ему настоящей хозяйкой. Если что-то будет нужно — что угодно — не стесняйся обращаться прямо к нам.

Эта простая, лишенная высокомерия и расчетливой холодности доброта сразила меня наповал, куда больше, чем вся предшествующая отстраненность Витора. Я машинально улыбнулась в ответ, чувствуя, как нечто ледяное и сжатое внутри меня, та самая защитная скорлупа, с треском расслабляется и дает глубокую трещину. Где-то в глубине души шевельнулся робкий, но теплый лучик надежды. Возможно, далеко не все в этом новом, пугающем мире было враждебным или равнодушным.

Мы уселись за стол. Витор, сидевший рядом со мной, сохранял вежливую, но ощутимую отстраненность, погруженный в свои мысли или просто соблюдая дистанцию. Однако его родители активно, мягко, но настойчиво вовлекали меня в беседу, расспрашивая о «Лесной Долине», о садах, о моих детских занятиях, стараясь разговорить, растопить остатки робости. Графиня то и дело подкладывала мне на тарелку самые лакомые, по ее мнению, кусочки, а граф с искоркой юмора в глазах делился забавными историями из столичной жизни и придворными анекдотами. Мои родители, сидевшие напротив, время от времени обменивались довольными взглядами — все шло как по нотам, союз укреплялся, и атмосфера была самой что ни на есть благостной.

Я ела, кивала, улыбалась в ответ на шутки графа и ловила себя на мысли, что впервые за этот долгий, насыщенный и напряженный день дышать в этом новом для меня доме стало чуть легче, а спина сама собой распрямилась.

Наконец-то все эти бесконечные тосты, улыбки до боли в щеках и притворные вздохи умиления остались позади. Нас с Витором, под одобрительный гул гостей, торжественно проводили в наши новые апартаменты.

Дверь за нами закрылась, и я наконец смогла перевести дух, окинув взглядом наше новое «логово». Комната, предназначенная для новобрачных, явно готовилась с размахом, приличествующим статусу Витора. И она была прекрасна. И одновременно леденяще холодна.

Сводчатый потолок тонул в полумраке, но его бордюры были покрыты сложной лепниной с позолотой, изображавшей тех самых серебряных грифонов с его герба. Стены обиты темно-синим бархатом, в который были вплетены тонкие серебряные нити, мерцавшие в свете магических светильников, закрепленных на стенах. Эти светильники были не просто свечами, а застывшими в воздухе сферами из хрусталя, внутри которых медленно вращались капли чистого света.

Центром всего, конечно, была кровать. Широкое, поистине королевское ложе с резными колоннами из темного дерева, уходящими вверх и поддерживающими балдахин из струящегося серебристого шелка. Покрывало и горы подушек были из того же темно-синего бархата, что и стены, и выглядели они настолько безупречно, что казалось, на них никто никогда не спал.

У противоположной стены пылал огромный камин, его огонь отражался в отполированном до зеркального блеска паркете. Возле камина стояли два низких глубоких кресла и маленький столик с серебряным кувшином и двумя бокалами — очевидно, для романтического дополнения к этой картине.

Воздух