Несмеяна для босса - Алёна Амурская

class="p1">Он стоит вплотную, ладони упираются в стену с обеих сторон от меня, и кажется, что даже воздух стал слишком плотным, чтобы им дышать. Короленко смотрит так, будто видит меня насквозь, и это тяжелое, голодное внимание сжимает грудь сильнее любых слов.

Не говорит ничего - только смотрит в глаза. Тяжело и сосредоточенно.

Затем поднимает ладонь и касается кончиками пальцев моего подбородка - так легко, будто проверяет, действительно ли я здесь. А я стою, не в силах шевельнуться, и чувствую, как по коже бегут мурашки.

Пальцы медленно скользят выше к щеке и верхней губе. Он подцепляет край накладного усика, и волосяная полоска предательски тянется, отклеиваясь с тихим липким звуком. Затем та же участь настигает и второй усик - медленно, с той невыносимой аккуратностью, от которой в груди разрастается жар, - и прячет их в карман своего пиджака, как улики, которые не собирается терять.

Ну вот и всё.

- Я… - лепечу, сама не понимая, что хочу сказать, и мой голос срывается в нервное блеяние: - Я-я-я…

Он не дает мне договорить. Просто без предупреждения закрывает мой рот своим, и этот поцелуй мгновенно поглощает мою попытку начать оправдания. Его руки резко подхватывают меня за бёдра, и он прижимает меня к стене на весу.

Я машинально цепляюсь за его плечи. Пальцы проваливаются в ткань пиджака, под ней - мышцы… ох, какие же они… в них тугая, тёплая сила, и от осознания этой силы по позвоночнику мурашками бегает сладкая паника.

Он целует жадно, жёстко, без спроса. Мир сужается до точки там, где его ладонь поддерживает моё бедро, и до второй точки - там, где язык касается языка, и искры возбуждения вспыхивают во мне тут и там, как взбесившиеся светлячки в брачный период. В висках грохочет, слышу своё собственное мычание - бестолковое, счастливо-беспомощное. Оно придает нашему поцелую вкус медовой сладости.

В какой-то момент Короленко будто бы теряет ту стальную мерку, которой всегда отмерял все свои движения. Подсаживает меня повыше, плотнее прижимает к стене, держит так, словно боится, что я провалюсь сквозь бетон. Жар его ладоней на моих бедрах обжигает.

В нем нет нежности.

Его страсть - как поток, грубый, жадный и жгучий, который копился слишком долго. И я в нем - слабая былинка. Но я чувствую, как бурно и яростно он вымывает из меня всё: сомнения, ревность, боль и обиду. Остаётся только безумная радость, сладкая дрожь и желание кричать от счастья. После такого уже не важно, что он скажет дальше…

Потому что одним этим поцелуем он уже сказал всё, на что я так боялась надеяться.

Когда Короленко отрывается, я всё ещё держу его за плечи. Ноги совсем не держат. А он оглядывает меня сверху вниз снова и снова, словно проверяет: на месте ли я. Лоб его почти касается моего.

- Можешь не говорить, я знаю, почему ты сбежала, - его голос кажется низким и хриплым, в нем вибрирует сдерживаемая ярость и нежность поровну. - Мать сказала, а потом мы выяснили вашу с ней ошибку. Так что я всё равно зол. Потому что ты опять решила, что лучше бежать, чем поговорить со мной.

Сердце падает и подпрыгивает: “Мать сказала” - значит, знает всё. От стыда и вины не знаю куда смотреть.

- Прости… - бормочу куда-то в район его рубашки. - Больше так не буду. Честно. Я вообще-то на следующий день хотела поговорить… - торопливо добавляю, - но… я увидела тебя с… твоей девушкой… и мне показалось, что ты больше не хочешь со мной возиться…

- С какой девушкой? - хмуро перебивает он, и между его бровей появляется та самая складка, которая всегда так сильно меня притягивала.

- В столовой, - поясняю нерешительно. - Брюнетка… красивая… очень… она тебя трогала вот тут… - я не удерживаюсь, осторожно вожу пальцем по его межбровью, тайно млея от того, что могу наконец-то это сделать.

Короленко выслушивает меня с каменным выражением, а потом отрезает:

- Это моя сводная сестра Лара. По отцу. От его первой жены. Мы близки, да, и она работает в нашем филиале на Кавказе. Но ты… - он умолкает, явно всё еще переваривая всю эту кашу из моих “подумала” и "показалось”, и с раздражённым спокойствием припечатывает: - Ты снова делаешь одну и ту же ошибку, Яна. Смотришь на осколки и додумываешь витраж. - к моему изумлению, он отворачивается в сторону и впервые на моей памяти выдает при мне хлесткое непечатное ругательство. - Проклятый Герман Мрачко… это всё его школа, чтоб он сдох! Но у него больше ничего не выйдет. Я лично займусь твоим перевоспитанием, раз ты не в состоянии сама остановить свой внутренний дурдом.

Он встряхивает меня чуть сильнее, чем нужно. А я моргаю и по-дурацки улыбаюсь. Потому что от его “лично займусь” по позвоночнику снова бежит ток.

- Да… да, пожалуйста, перевоспитай меня, Артур… - робко шепчу, трогая его каменные скулы обеими ладонями, чтобы повернуть лицо обратно к себе. - Я… готова.

Это звучит так двусмысленно, что он усмехается уголком губ. И тут же снова тянется ко мне, не устояв перед искушением. Теперь уже мягко, медленно, словно пробует вкус губ заново. Его поцелуй становится целомудренным, ласковым, и я чувствую, как таю от этой нежности.

Его губы касаются моих губ так осторожно, что сердце щемит и хочется плакать, настолько сейчас мне хорошо и сладко. Он словно мазком проводит по ободранному месту внутри, где ещё жжёт, и боль, не споря, отступает…

Внезапный скрип открывшейся двери заставляет нас оторваться друг от друга.

На пороге стоит охранник с круглыми глазами. Грохот пластиковой табуретки, видимо, привлек его внимание, и он решил-таки проверить источник шума. А за его спиной весь первый этаж, как на ладони, видит картину маслом в нашем лице: курьер-мальчишка верхом на боссе, прижавшем его к стене.

Вижу среди массы изумленно белеющих лиц улыбающуюся Лизу, которая успевает заторможенно поднять большой палец вверх. Чуть поодаль стоит главная сплетница офиса “Сэвэн” Маргоша, замершая с лицом, похожим на карикатурную маску. Яркий красный рот буквой “О” и глаза, как у совы. Ещё кто-то роняет ручку, кто-то тихо хихикает и шепчет “Ох ты ж, нифига себе!..”

Охранник наконец узнаёт Короленко, бледнеет, вздрагивает и бормочет:

- Простите… Артур Георгиевич…

И так же поспешно захлопывает дверь. В повисшей тишине мы слышим взорвавшийся гул загомонивших наперебой голосов за стеной.