Фрейлина - Тамара Шатохина

освещение странное! Почти нереальное. Скомканные облака… где нежные и почти прозрачные — они и давали его, а где темные от непролитого дождя, укрыли все небо. Но казалось, что из-за этого видно только дальше и пронзительнее. Непередаваемая красота… сказочное очарование момента — такое случается только иногда и вспоминается потом долго-долго.

Я запомню Финский таким — преддождевым и настороженным. Печальным, тихим и теплым.

Вздохнув, я проследила взглядом шлюпку — та летела птицей, направляясь к причалу Военной пристани. Длинные весла мелькали, как крылья.

Жаль… расстроено прошлась я взглядом по парусникам далеко на воде — тоже с удовольствием покаталась бы. Не взять меня, конечно, было решением Фредерика. И даже голову ломать не нужно, разыскивая причину — все на поверхности.

Разность менталитетов штука опасная, а у нас они слишком разные. Начать уже с того, что мужской и женский. Еще и национальный. А века между нами? Вряд ли он обиделся на практичность маменьки, а вот я накосячила…

Зябко пожала плечами — извинюсь тогда, что ли?

Холодной вражды не хотелось бы, это путь в никуда. Да и в чужом краю я буду зависеть от него и очень сильно. Нужно наводить мосты.

Настроение оставалось слегка грустным, но ровным. Окружающая красота сгладила внутренний негатив.

Обогнув Монплезир, я сразу свернула направо, собираясь уже возвращаться — не хватало попасть под дождь. Гуляющих так и не было, только проехал по соседней аллее конный казачий патруль — еще издалека я узнала их по шапкам.

Поглядывая на небо, заметила, что тонкие просветы, обеспечившие удивительный световой эффект, сокращаются, а темного становится все больше. Еще не совсем вечер, но… на Нижний тихо опускались сумерки.

И комаров становилось все больше. Взгляд уловил почти молниеносное движение в стороне, знакомое еще по тому времени — летучие мыши. Наши северные мышки маленькие и шустрые, кормятся они комарами и живут в старых дуплистых деревьях, а таких в Нижнем и сейчас хватало. Укутавшись в шаль по уши, я подходила к Большой оранжерее, а там уже рукой подать…

Еще раньше обратила внимание — мятного цвета платье странно светилось в наступающих сумерках шелковыми нитями. Почти, как неоновое.

И вдруг!..

Я истошно завизжала, обеими руками сбрасывая с себя рухнувший с неба темный комок… второй, и третий. Шарахнулась в сторону, чуть не упав — мыши! Мать же их… мыши же!

Руки тряслись, и ужас… ужас! Глупый, иррациональный — от неожиданности. Сердце колотилось. Оглянулась — ко мне кто-то бежал. Господи… я в жизни так не визжала. Стыдно как — спрятала я лицо в ладонях и сразу испуганно оглянулась вокруг — их же тут сотни, тысячи.

— Таисия… Алексеевна. Я искал вас! — вместе с шорохом каменной крошки раздалось совсем рядом.

Я потерянно взглянула. Замерла, узнавая мужскую фигуру в морской форме.

— Костя… Господи, Костя! А тут мыши… напали. Летучие мыши, — смеялась я и сразу же плакала.

— Не нужно, не бойтесь — они не опасны, — обнял он меня, успокаивая.

— Ой, да я знаю! — затихла я под надежной мужской защитой. Становилось смешно. С опозданием, но…

— Простите меня… простите, Константин Николаевич, сама не знаю — никого вокруг, сумерки и тут — это… три целых. И прямо на платье, — отстранилась я, смеясь и вытирая слезы сразу двумя руками.

— Оно светлое, почти белое… все из-за этого, Таисия… Таис, — странно изменился его голос — будто не хватало воздуха: — Я не стану больше молчать — зачем? Не знаю, когда это случилось, но все мои мысли только о вас, только вы перед глазами — моя звезда… Я влюблен в вас, Таисия Алексеевна… влюблен по уши! — чуть запнулся он и шагнул ближе.

Слова… эти Слова он писал о ней, о той… почти слово в слово — продрало меня морозом. А потом сказал отцу — «или она, или никто».

— Вы молчите. Считаете подлецом, зная, что предложить мне вам нечего? Но я могу, я стал теперь совершенно другим человеком! И в первую очередь думаю о вас — я напишу отречение. В конце концов — я не цесаревич! Дядя отрекся от короны будучи первым в очереди и…

— … спровоцировал этим Сенатскую площадь, — прошептала я.

— Тогда просто скажите, что безразличен вам, этого и довольно! — злился он и сразу умолял: — Но, Таис… я люблю вас — услышьте меня… поймите насколько сильно, — снова обнял он меня, прислоняясь щекой к виску.

Я глубоко вдохнула, открыла рот, решительно подняла голову и… мягко-мягко его губы коснулись моих, замерли… чуть шевельнулись, обдавая лицо теплым дыханием. Он обхватил его ладонями, еще приближая к себе.

И все правильные слова куда-то делись. Только где-то на краю сознания еще металась мысль, что нельзя… Но все органы чувств, все нервы и рецепторы уже сосредоточились там, где моей кожи касались сухие и обветренные мужские губы.

Глубоко вздохнув через нос, он мягко обхватил мою нижнюю, и я осторожно повторила, бережно взяв в плен его верхнюю.

Сердце мощно вздрогнуло и понеслось куда-то. Стало вдруг жарко, почти невыносимо…

Мы не двигались, прикрыв глаза и ловя взволнованное дыхание друг друга. А потом так же нежно — едва касаясь, он стал целовать мое лицо: щеки, нос, лоб, глаза.

Вернулся к губам и решительно захватив их, замер… тихо застонал, притянув меня за талию еще ближе. Пальцы второй руки зарылись в волосы на моем затылке, пустив волны мороза по голове и шее. И даже волосы, казалось, встали дыбом! Я поднялась на цыпочки и сама потянулась к нему — мало! Что-то нужно еще — мне было мало… Вспорхнули руки-веточки, кончики пальцев прошлись по гладко выбритым щекам, легли на эполеты… упала под ноги шаль, оголив плечи и…

И прохлада вечера заставила прийти в себя. Дала такую возможность.

Я почти не узнавала свой голос — хриплый шепот, полный ужаса:

— Господи… нельзя же, Костя. Нам же нельзя!

— Не говори так — возможно все. Совершенно все, Таис… — опять притянул он меня к себе, — не томи, разреши сейчас… — горячо поцеловал еще раз, — мы вправе делать это — верь мне, — и опустился вдруг на одно колено, стягивая перчатку с моей правой руки и целуя ее. Мужской голос опять изменился, став решительным и даже торжественным: — Таисия Алексеевна, позвольте мне…

— Боже мой… — простонала я, понимая, что он уже видит тонкий ободок