Бурбон и секреты - Виктория Уайлдер

что это такое простое наблюдение, но, когда кто-то понимает тебя и произносит это вслух, оно становится весомым. А услышав это от Мэгги, я чувствую, что мы слишком долго давали друг другу меньше, чем должны были.

— Мы могли бы предложить свой амбар, поскольку он почти не используется, — предлагает Мэгги. — Мама оставила дом нам обеим, так что если ты считаешь, что это хорошая идея, то я не против.

Я моргаю, не понимая, как относиться к ее предложению, потому что это похоже на то, какими мы были раньше. Сестры и подруги, но не напоказ, а в мелочах — в маленьких проявлениях любви и заботы. Дружба, которая проявлялась в приготовлении любимых блюд друг друга — вроде торта на ужин, импровизированных танцевальных вечеринках и чрезмерном увлечении Практической магией. В юности наши отношения были для меня одной из самых важных вещей в мире. Просто я никогда не задумывалась об этом. Я просто считала, что мне повезло, и чувствовала себя наказанной, когда лишилась этого. Я приветствовала это наказание — за сделанный выбор, за то, что помогла похоронить тело и размыла границы дозволенного. И все это было сделано ради не того человека — все это было ошибкой.

Мой голос звучит хрипло, когда я говорю:

— Мэгги?

Она смотрит в окно остекленевшими глазами, почти боясь взглянуть на меня.

— Да? — говорит она и ее подбородок дрожит.

— Мне жаль, что я перестала, — говорю я.

Нахмурив брови, она поворачивается ко мне, не понимая, о чем я говорю.

— Я перестала заботиться о тебе. Я бросила тебя и маму. — Я сглатываю подступивший комок — прилив вины, которая должна вырваться наружу и разбиться. В то время у меня были свои причины, но я должна была найти лучший выход из положения.

По ее щекам катятся слезы, но она тут же смахивает их, качая головой.

Прежде чем она успевает возразить, я даю ей обещание.

— Я больше не уйду. Я не могу изменить прошлое, но я обещаю тебе, что больше не оставлю тебя.

Она смотрит на меня так, что кажется, будто она что-то скрывает. Как будто она хочет сказать что-то еще, но вместо этого наклоняет голову и утыкается лбом в мое плечо. Она не делала этого уже очень давно. Мэгги никогда не любила обниматься — физические прикосновения были ей не по душе, если только это не происходило на ее условиях. А когда ей требовалось утешение, она предпочитала прислониться к моему плечу, разбираясь в своих мыслях. Она переплетает свой указательный палец с моим и шепчет:

— Я скучала по этому. Скучала по тебе.

Я поднимаю голову, пытаясь удержать слезы, чтобы они не потекли по моему лицу.

— Я тоже, — шепчу я. Мы стоим так еще минуту, впитывая этот момент, наблюдая через окно за тем, как Линкольн бросает тюки сена.

Глубоко вздохнув, она вытирает лицо и улыбается, после чего проходит через входную дверь и направляется вверх по лестнице.

— Я позаимствую тот веер с розовыми пушистыми перьями, — говорит она.

— Подожди, что? — спрашиваю я, ошарашенная тем, что она только что сказала.

— У меня свидание позже, — говорит она.

Я поднимаю палец и поворачиваюсь к лестнице.

— Во-первых, черт возьми, ты не пойдешь! — кричу я, возмущаясь и смеясь одновременно.

Она не обращает на меня внимания и продолжает идти. Почти дойдя до верхней площадки, она останавливается и оглядывается на меня.

— Я бы хотела сходить на одно из твоих шоу. В «Midnight Proof». Если ты не против?

У меня внутри все переворачивается от волнения, и я забываю о ее просьбе одолжить веер из перьев. Возможно, это связано с ее желанием наконец-то увидеть то, чем я действительно горжусь. Часть меня, которая чувствует себя в равной степени уязвимой и сильной.

Я с трудом сглатываю и улыбаюсь.

— Это было бы замечательно.

Она преодолевает оставшиеся ступеньки, перепрыгивая по две за раз, и исчезает из виду. Дверь в ванную закрывается, и включается душ. Когда я выхожу обратно на веранду, мне становится легче — я даже не подозревала, что ношу в себе груз потери связи с ней.

Глядя в окно, я наблюдаю, как Линкольн смеется, когда владелец трейлера что-то ему говорит, и не могу сдержать улыбку. Его руки в перчатках сжимают веревку очередного тюка, когда он закидывает его в прицеп, прикрепленный к его грузовику, предплечья сгибаются, бицепсы напрягаются, когда он поднимает его. Он служит прекрасным отвлечением.

Когда трейлер выезжает с его подъездной дорожки, я открываю застекленную дверь веранды. Воздух немного прохладнее, чем я ожидала, земляной запах сена, смешанный со сладостью воздуха Фиаско, действует как приятный заряд бодрости поздним утром.

В моей руке жужжит телефон.

Фокс: Понравилось шоу?

Я поднимаю глаза и вижу, что он держит в руке телефон и смотрит прямо на меня. Господи, этот мужчина восхитителен. Словно пытаясь очаровать меня еще больше, он снимает очки и вытирает лоб, прежде чем надеть их обратно.

Фэй: Выпендриваешься?

Фокс: Есть одна девушка, на которую я пытаюсь произвести впечатление. Думаешь, получается?

Фэй: Может быть, немного. Где Ларк и Лили?

Фокс: Внутри, травмируют Кит свитером. А что?

Убирая телефон в задний карман, я подхожу ближе к ступенькам, поворачиваясь так, чтобы он мог лучше видеть меня со своего ракурса. Это не тот наряд, который я надеваю на шоу, но эффект все равно будет тот же. Я расстегиваю молнию на толстовке, которую накинула после душа, и открываю ему прекрасный вид, точно такой же, какой он демонстрировал мне. Он достаточно далеко, чтобы я не могла разглядеть его выражение лица, но я вижу, как он подносит телефон к уху, в то время как мой вибрирует в кармане.

Его голос на другом конце такой низкий и глубокий, что, клянусь, я чувствую гул на линии.

— Ты слишком спокойно показываешь мне эту идеальную грудь всякий раз, когда я о ней думаю.

— Я многим показываю свою грудь. Но ты продемонстрировал мне свою, так что...

— Да, но никто из них не может прикоснуться к ним, — хмыкает он, и мое тело вспыхивает в ответ. — Они не увидят, как твои светло-розовые соски темнеют и твердеют от прикосновений моего языка. — Он поднимает свободную руку над головой, и закидывает ее на козырек бейсболки, надетой задом наперед. — Они мне понадобятся позже на десерт.

Прежде чем я успеваю сказать что-то еще, с дороги доносится рев двигателя старого маслкара. Из-за скорости, с которой он сворачивает на подъездную дорожку Линкольна, его цвет почти невозможно разобрать.

— Хэдли, — говорит