Моё пушистое величество 2 - Алиса Чернышова

— Любить и быть удобным — разные вещи, — сказал я. — Любить и во всём соглашаться — тоже. Не вали всё в одну кучу, пожалуйста. Вообще бывают случаи, когда любить — и есть спорить. Когда споры прекращаются, значит, всё плохо.

— Я не совсем понимаю… Что плохо?

— Это значит, что другой стороне просто стало наплевать. Любовь перешла в свою подлинную противоположность, всё было пережито и пройдено, осталась лишь пустота. Спорить нет смысла, потому что больше уже не болит, — я повторил слова своей третьей жены и впервые задумался о них на самом деле. Когда мои жёны окончательно оставили попытки спорить со мной. Это было так давно, что я уже и не вспомню.

Ну, это не то чтобы удивительно, учитывая в принципе всё.

— Я не уверена, что я понимаю, Снеж…

Да я и сам не понимаю.

— Ты слишком молода, чтобы понимать, — сказал я важно, копируя интонации учителя. Чем дальше, тем больше втягиваюсь в его шкуру; ну и сочувствую ему, не без того.

Если честно, то мы — Минночка, Тир-и и я — были намного хуже в своё время.

— Слушай, дитя, — сказал я, — считай меня твоими волшебными рыбьими костями…

— Чем?!

Ах да. Что там мне тётушка рассказывала о вариативности историй?

— Волшебной мышью? Феей-крёстной? Совой-помощницей? Деревом, политым кровью матери?.. Не знаю, какая тут у вас в ходу версия сказки.

— Про фею, — тихо хихикнула Ван-Ван. — Но… дерево, политое кровью матери?

— Типичный волшебный матримониальный помощник у культур, что сформировались на границе больших лесов… Так, не отвлекай! Сам факт: кто-то требует, чтобы подопечные уходили в полночь, а я вот тоже даю советы. И поверь моему опыту: так будет лучше. И — собирайся что ли? Пока я не передумал. Только надевай что-то поудобней: будет лучше, если в общежитие мы зайдём не через основной вход.

Ван-Ван застыла на пару мгновений, а потом хихикнула:

— Фей-крёстный, ты самый лучший!

— Сгинь с глаз моих! И не забудь поставить ширму, бесстыдное ты создание!

— Снежка, ты кот.

— Я — твой учитель! Существуют приличия!.. Всё, исчезни с глаз моих.

**

— Нет. Нет, я отказываюсь в этом участвовать.

— Ну Снежка…

— Нет я сказал. Переодевайся. Ни в одном из миров это не может считаться приличной одеждой!

— Это модно!

— У кого, у полоумных дев из дома удовольствия, не способных различать цвета?.. Переодевайся.

— Это нечестно!

— Чем больше ты споришь, тем больше вероятность, что ты сегодня никуда не пойдёшь.

— А вот возьму и пойду!

— А вот и нет!

— К чему это всё?! Ты мне не отец!!

…

Типичный аргумент, который я сам в своё время сдуру не раз и не два вываливал перед учителем, застал нас обоих врасплох.

..По правде, я как-то не заметил, как наши отношения дошли до той стадии, когда уместны такого рода аргументы.

Я нервно повёл хвостом. Ванина стушевалась. В воздухе повисло молчание.

— Я переоденусь, — сказала она.

— Я подожду, — я отвернулся, как всегда, и запрыгнул на подоконник.

Я подумал о том, что скоро стану отцом. Я заставил себя об этом не думать. Очередной дракон в комнате, а?..

..Собственно, благодаря своим философским размышлениям на подоконнике я сразу заметил это — ещё до того, как зазвучал сигнал тревоги.

Над заснеженными лесными кронами поднималось, распространяясь в разные стороны, зарево магического взрыва.

42

…

Какое-то мгновение было очень тихо; казалось, весь мир застыл, будто на кончике лезвия. Единственное, что было не так — тишина, холод, пустота, разлившиеся в воздухе… Они не существовали в этом мире. Не по эту сторону жизни.

Я застыл, прислушиваясь к разлитой в воздухе энергии Предвечной. Что должно было произойти, чтобы такое количество её выплеснулось в мир?..

Но додумать эту мысль я не успел: волна магии пришла следом.

Это было настолько интенсивно, что вся моя сущность заныла, из горла вырвался жалкий мяв, в котором я в жизни не признаюсь никогда и никому; шерсть встала дыбом, и меня буквально швырнуло на пол. Бешеный поток ментальной магии, смешанной с силой тьмы и чем-то инородным, пронёсся вокруг.

В Академии фамилиаров на магии закономерно держалось многое. И, конечно же, от такой волны первобытной, неразбавленной силы накрылось всё. Слетали щиты, ломались артефакты, гасли огни; студенты и фамилиары падали на пол с дикой мигренью.

Часы на всех башнях Академии забили не в тон, сигнализируя об опасности.

Я бешено затряс головой, пытаясь встать на лапы. Ван-Ван! Что с ней?!

— Снежечка…

Я моргнул и увидел свою ученицу.

Ван-Ван выползла из гардеробной на четвереньках, не особо заботясь о гордости или приличиях. Она была смертельно бледна, растрёпана, из носа её текла кровь — но она осталась в сознании, что уже хорошо по нашим временам. Для мага её типа такой удар — штука очень серьёзная.

— Снежечка… Случилось что-то очень, очень страшное.

— Что ты видишь? — в конечном итоге, Ван-Ван не раз доказывала свою высокую чувствительность. Она может знать больше, но сама не понимать этого.

— Я не уверена, — признала она тихо. — Образы смешались в моей голове, цепляясь один за другой, и я просто… Это как сон, который ты помнишь и одновременно не очень.

Типичное. Этот феномен в известной мне магической науке именуется “знанием незнания”, но у него очень много именований. Описаний тоже много, но суть проста: знания духа не помещаются в тело. Вечная проблема провидцев, менталистов, повелителей снов и прочих ребят, имеющих дело с такого рода магией.

— Я не знаю, Снеж… Я вижу девушку, совсем юную, младше меня, но совсем старую, которая жила столетия, которая умерла в колодце, но не умерла. Но теперь вроде как умерла, но тоже не совсем. Я вижу полосатого кота, который мне снился, который совсем не кот, и он улыбается, играясь с двумя игрушками. Теми, которые он не может отпустить. Ещё я вижу мышь, которая совсем не мышь… В общем, всё странно, Снежечка. Я не знаю, что сказать тебе.

Ты и так сказала довольно много.

Девушка, которая умерла в колодце… Игнорируя вопли в коридоре, призывающие студентов покинуть комнаты, я метнулся к окну и нырнул в медитацию, прислушиваясь к бушующим энергиям.