И было это так - Лена Буркова

Всасываю пересохшими ноздрями пыль с книжных стопок (непрочитанных, ибо как сосредоточиться на предложениях, если они убегают от моего нервного состояния вприпрыжку?), застывших небрежными спиралями на не менее пыльном полу.

Все как обычно.

Как обычно все.

И оттого – вдвойне погано.

– Ты чего раненой белугой ревешь? – доносится из кухни веселый голосишко. – Пощади, меня ради, свои хлипкие связки! Ты же не оперная певица!

– О-о-ой! – сглатывая шершавый комок в горле и приподнимаясь на локте, икаю я. – Это п-п-правда т-т-ты?

– К сведению, – через стенку сообщает Бог. – Соседи приняли твой рев за вой хаски с восьмого этажа. И дополнительно: полагаю, ты не против того, что я все окна в квартире пооткрывал? Как ты в такой духоте выживаешь? Не галлюцинируешь часом? Не покрываешься испариной? Зачем устраивать эксперименты и уминать без аппетита всякую гадость, если можно просто задохнуться?

– К све-ве-ведению, – откликаюсь я громко-громко и сипло-сипло на тысячу скверных риторических вопросов. – Ты об-об-обещал эчпочмак, лаваш, соус с кинзой, а потом как в‑в-взял, как раз-раз-развернул меня на сто восемьдесят градусов, как пом-пом-поместил обратно в комнату, из которой я давно мечтала себя исторгнуть. Что з-з-за дела? Кто т-т-так делает? Где-е-е совесть?

– Подожди, все будет.

И я жду. И жду, и жду, и жду до тех пор, пока не проходит злосчастная икота; пока напрочь не теряю ангельское терпение, способное наливаться, как красное яблочко, годами, а после взрываться бомбой от перезрелости; пока не выныриваю из-под спутанных-перепутанных-перемешанных простыни-одеяла-подушек; пока не шлепаю на свою старомодную чехословацкую кухню заспанная, нечесаная, топающая пятками, точно детсадовец, готовый подать иск и высказать вслух свои обоснованные претензии; пока не преодолеваю длинную и темную полосу коридорных препятствий: поверженный случайным ударом ноги кроссовок, пустую коробку из-под пиццы, угнетающее нелестным отражением зеркало, оторвавшийся пластиковый крючок для шерстяного пальто, двадцатикилограммовый матерчатый рюкзак.

– Ну здравствуй, – салютует соленым и насаженным на вилку огурцом Бог, развалившийся на одном из двух скрипучих стульев и облаченный в серую застиранную футболку, рваные джинсы с оттопыренными коленями и видавшие виды кеды.

– Здравствуй, – сдержанно реагирую я, сразу же открещиваясь от своих не очень-то обоснованных претензий.

Какой иск? Какое негодование? Не преступно ли дуться на того, кто с таким бессовестным удовольствием поедает дивные мамины заготовки и не дает им вхолостую пропасть в полумраке хозяйственного шкафа?

– Преступно, – выражает согласие Бог.

И я так думаю.

– Мама у тебя, конечно, мастерица по маринаду.

И я так думаю.

– Тебе стоит записать рецептик и повторить его на досуге. Вдруг обзаведешься новым хобби? Или заложишь фундамент для прибыльного бизнеса?

А вот так я не думаю.

– Организуешь скромную лавочку у дома. Две. Три. Пять. Семь лавочек. Заполонишь банками пару городских округов. Потом расширишься до гигантской фабрики в промзоне с внушительным количеством сотрудников, форменной одеждой и корпоративными маршрутками от метро. Затем расплодишь дюжину филиалов по стране – от моря и до моря. Далее пришвартуешься к международному рынку. Быстро станешь долларовой миллионершей. Переедешь в собственный особняк в Женеве – с поваром, садовником и клинингом. Вскоре выйдешь на лондонскую биржу. Разместишь акции. Станешь долларовой миллиардершей… Нужно всего лишь научиться мариновать овощи – ничего сложного!

В таких масштабах я точно не думаю.

– Славная пижама, – чавкая, замечает Бог и тут же давится непрожеванным куском.

Хрррип! Кашшшель! Слезззы! Крррасная шея! Ошметки соленого огурца на моей славной пижаме с игривыми дьяволятами! Я деловито отряхиваюсь и скандирую, копируя педагогическую интонацию:

– Когда я ем, я глух и…

– Знаю-знаю, – перебивает Бог, утирая ладошкой испачканный подбородок. – Лучше скажи: у тебя на банковской карте деньги имеются?

– …я глух и нем, – торжественно завершаю поговорку. – На кой тебе деньги?

– На такси и авиабилеты.

– Банк настойчиво предлагает мне взять рассрочку на четверть века, – занимая второй стул и заранее сокрушаясь, признаюсь я. – Но не хотелось бы добровольно втискивать себя в ярмо.

– Я тебе воздам, не переживай.

А можно – не надо? Уж очень грозно и безапелляционно звучит.

– В хорошем смысле, – хрустит очередным огурцом Бог. – Диктатура, тирания и репрессии не в моем стиле. Они даже не моих рук изобретение. Это я так говорю. Чтобы ты не решила, что я садист какой-то. Никакой я не садист. Совсем наоборот.

Неужели самый настоящий мазохист?

– Гуманист и филантроп!

А можно воздать исполнением любого желания? Во имя всего святого.

– Я что – рыба золотая? – бубнит и дуется с полным ртом. – Или коронованная щука из проруби? Или цветик-семицветик? Или ультрамариновый чувак из заварочного чайника?

– Запах от тебя куда приятнее, чем от морских и речных обитателей, – сглаживаю я обиду поистине сногсшибательным комплиментом. – Бог?

– М?

– И все-таки на что тебе деньги?

– На авиабилеты и такси, – невозмутимо повторяет он. – Сегодня же полетим в один шумный южный город, а оттуда – рванем в другой, тоже южный, но маленький, уютный и тихий.

– Зачем?

– К эчпочмаку, лавашу и соусу с кинзой.

– Господи… – закатываю я глаза.

– Слушаю?

– Ты же Бог! Ты же чудоделатель! Без самолета никоим образом не обойтись?

Крякнув и булькнув, Бог одним большим глотком осушает литровую и вконец безогуречную банку, облизывает с губ капли рассола и мечтательно подпирает голову рукой:

– Давненько я на самолетах не летал…

Улыбка его тянется от мочки уха и до мочки уха, демонстрирует листочек кудрявой петрушки, застрявший между передними зубами. Я откидываюсь на спинку стула, хихикаю карапузом и знаками показываю достать «вооон там, ага, ага, чуть левее, левее, правее, ура, ура, готово, ну не ешь ты этот несчастный листочек, возьми салфетку, вааай, ну ты даешь, вааай, ну ты и кролик!».

– Вкусно? – любопытствую не без подвоха.

– Угу, – кивает Бог. – Нектар и амброзия. Еще бы картошечку в мундире под сливочным маслом. И квас холодный в пивном бокале.

– Тогда…

– Я не буду мыть банку! – опережает он мой налет. – Ни за какие коврижки!

– Я не стану жертвой маминых укоров! – парирую и пикирую. – Ни при каких условиях!

Мы сверлим друг друга взглядами, соревнуемся, боремся, почти цепляемся ресницами, смыкаемся бровями, сплющиваем носы – но куда ему до меня, мастера спорта по упрямству в самых нелепых дисциплинах? Был бы он постоянным зрителем политических прений между мной и моим отцом (таким же упрямцем!) – не ввязывался бы в бесперспективную полемику!

– Ааа! – сдавшись, восклицает всевластный и всезнающий. – Пес бы с этой стекляшкой! Где моющее средство?! Где губка?! Где вафельное полотенце?! Ууу, истязатель! Для кого, спрашивается, я создал посудомоечную машину?!

– Ты цены на хорошие посудомоечные машины видел?! – упираю я руки в боки. – Видел?! В нынешние-то времена?! С нынешним-то курсом?! И с так называемым импортозамещением?! Это