Жаворонок - Энтони Макгоуэн

Много лет, чтобы не расстраивать Кенни, я старался не подавать виду, что переживаю из-за истории с мамой. Со временем это вошло у меня в привычку. Я держал при себе свои чувства, как во время урока тайком держишь во рту конфету. Вот только чувства эти были совсем не сладкими.

А ещё мне хотелось не думать о том, что у меня была подруга, а теперь её нет. Ни с Кенни, ни с отцом, ни с Дженни поговорить про это было невозможно. И от этого меня всё время подташнивало, как будто я наелся тухлятины.

Ну, словом, я тоже не находил себе места, и, когда отец предложил нам с Кенни прогуляться по вересковым холмам, мне его идея понравилась.

— Там хорошо, — сказал отец.

Мы пили чай, сидя за столом на кухне. Отец только что пришёл с долгой ночной смены в больнице и выглядел усталым.

— Когда я сам был пацаном, твой дед, пока не заболел, часто водил меня в холмы. А тогда же было не то что сейчас, когда, чтобы просто прогуляться, народ снаряжается, как на Южный полюс. С собой мы ничего такого не брали — только бутылку газировки и сэндвичи с джемом. Мы топали и топали, пока не взбирались на самую верхотуру, откуда далеко внизу был виден целый мир — поля, леса и холмы. А совсем вдали виднелось грязное пятно — это был город Лидс.

О своих родителях отец почти ничего не рассказывал. Они умерли, когда мы с Кенни ещё не родились. Дед был шахтёром, как когда-то и мой отец — до того как шахты закрылись, а все, кто в них работал, остались без дела.

Отец смотрел прямо перед собой, но не вперёд — на раскинувшиеся у его ног поля и леса, — а назад, на поросший вереском холм, на бутылку с газировкой, бутерброды и на своего отца.

Помолчав пару секунд, он продолжил:

— В это время года должны петь жаворонки.

— Что такое жаворонки? — спросил ввалившийся на кухню Кенни.

— Жаворонок — это такая птица, — сказал я.

В птицах я теоретически разбирался. Как выглядит жаворонок, я знал по иллюстрациям в книжках, но живьём его ни разу не видел.

— Ага, — сказал отец. — Раньше тут по полям их было полно, а теперь больше не видать.

— Почему? — спросил Кенни. — Их, что ли, всех убили?

Кенни, хоть и не знал, кто такие жаворонки, любил и очень переживал за всё живое.

— Чего? — отозвался отец. — Да нет. Просто фермеры по-другому используют землю, и жаворонкам стало нечего есть, особенно зимой. А раньше, бывало, весной или летом идёшь по просёлку, а вокруг то тут, то там жаворонки выстреливают в небо, как маленькие коричневые фейерверки. И поют-заливаются — это типа будущие папаши выделываются перед будущими мамашами.

Я посмотрел на Кенни. Он с сияющими глазами следил за тем, как жаворонки взмывают в голубые небеса его воображения. Фейерверки он обожал больше всего на свете. И жаворонков наверняка представлял себе с бьющими из задниц фонтанами искр.

Так мы и решили на целый день отправиться в вересковые холмы. Маршрут нам придумал отец.

— Я знаю, где там лучше всего, — сказал он.

Мы нашли нужное место на карте Гугл, и отец её распечатал. Но чернила в принтере почти закончились, и карта получилась бледная и смазанная. До места нам предстояло добираться на трёх автобусах с пересадками в Йорке и Тирске. Мне это понравилось — уже сам такой сложный путь был похож на приключение.

— С последнего автобуса сойдёте здесь, — сказал отец, ткнув пальцем в карту, разложенную на кухонном столе. — Отсюда отходит просёлок. — Он показал на тонкую линию, которая, петляя между холмами, соединяла две деревни. — Идти там мили две, не больше. На случай, если вам что-нибудь понадобится, в деревнях есть магазины. А на обратный автобус сядете здесь. — Отец снова ткнул пальцем в карту.

Выступать надо было очень рано, иначе за день не обернёшься. Отец работал в больнице по ночам — возил пациентов на каталках. Поэтому утром его ещё не было дома. В другой раз нам помогла бы собраться Дженни, но у неё тоже была ночная смена.

Кенни проснулся затемно — он так всегда делал, когда намечалось что-то интересное.

— Ники, вставай! — заорал он, мигом прогнав снившийся мне совершенно чудесный сон.

Его возбуждение передалось Тине, которая всегда спала, уткнувшись задницей Кенни в лицо. Она принялась яростно тявкать и щёлкать зубами.

У Тины было тельце цвета грязного носового платка и коричневая мордочка. Большим умом она не отличалась, зато была существом преданным, а за Кенни и вовсе могла жизнь отдать. Мы подобрали Тину после того, как одни придурки бросили её умирать. Перед этим они использовали её для охоты на барсуков. Я думаю, мы спасли ей жизнь, и она считала себя в долгу перед нами.

— Покорми Тину, а потом сделай сэндвичи, — сказал я Кенни. — А я пока остальное соберу.

— Какие сэндвичи сделать? — спросил Кенни.

— С джемом, конечно, — ответил я, вспомнив отцовский рассказа про походы с дедушкой. — И с сыром тоже.

Я запихал в свой адидасовский школьный рюкзак перчатки, шарф, запасной свитер и шерстяную шапку с помпоном, потому что знал, что Кенни ничего из этого не наденет. Шарф и шапка были цветов «Лидс Юнайтед» — белые в жёлтую и синюю полоску. Туда же в рюкзак я положил распечатанную карту и заряженный мобильный телефон. И ещё свой любимый перочинный ножик — на случай, если срочно придётся обстругать палочку или отбиться от толпы зомби.

Во внутренний карман я сунул зажигалку. Обычную дешёвую пластмассовую. Откуда она у меня взялась, я не помню. Наш отец не курил. Иногда мне казалось, что она могла быть ещё маминой. Поэтому я её и хранил, при том что, скорее всего, зажигалку оставил у нас кто-то из отцовских собутыльников в те времена, когда он беспробудно пил.

2

Самый ранний автобус отходил без нескольких минут восемь. На нём мы и собирались ехать, но опоздали. Следующий был в девять. На него мы тоже опоздали. На остановке мы были хорошо заранее, но Кенни вспомнил, что не прихватил лакомства для Тины. Он побежал домой и вернулся, когда автобус уже ушёл. В результате мы поехали на десятичасовом автобусе. Пока его ждали, я успел сходить в «Спар» и купить здоровенную бутылку дешёвой