Юрьевская прорубь - Юрий Петрович Вронский

Рыцари, числом около сотни, не спеша направились в сторону той же проруби, что и русские.

Когда они подошли, песнопение и чтение Евангелия уже заканчивалось. Русские давно заметили приближающийся отряд, но большинство делало вид, что появление рыцарей их нисколько не трогает, дабы не нарушать благолепия обряда. Лишь некоторые испуганно косились в сторону нежданных зрителей.

С приближением рыцарей в морозной тишине пугающе нарастал сухой скрип снега под сапогами. Пришедшие начали окружать русских.

Отец Исидор, не обращая внимания на рыцарей, взял с вызолоченного блюда серебряный крест и опустил его в прорубь. Когда он поднял его высоко над собой, стоявший рядом церковный служка стал ловить капли воды, падавшие с креста, в крати́р – красивый серебряный сосуд с двумя ручками. Тут все, у кого были голуби, открыли садки. Послышалось громкое хлопанье крыльев, похожее на рукоплескание толпы, и вот уже над рекой нестройно кружило множество голубей. То поодиночке, то стайками они улетали домой, туда, где из-за городской стены поднимались прямо в небо дымки невидимых отсюда изб Русского конца. Скоро в небе над студёной Иорданью не осталось ни одного голубя.

Люди, которые смотрели им вслед, уже не могли вернуться домой, как их голуби. Они были отделены от дома цепью краснорожих бритых рыцарей. Кое-кто начал было раздеваться, чтобы, по обычаю, окунуться в прорубь, но начальник отряда пролаял приказание, и русских погнали к городу, подталкивая древками копий недостаточно расторопных.

Когда гонящие и гонимые подходили к Монашеским воротам, из ворот показался Томас и ещё двое воинов. В руках у них были узлы с подсвечниками, паникадилами и прочей церковной утварью. Томас в одной руке держал большой парчовый узел, а в другой серебряную лампаду. Он искал глазами женщин и жадно всматривался в кики и кокошники.

Проходя мимо него, Трифон Аристов внезапно остановился как вкопанный. Остановились невольно и все, шедшие за ним. Вдоль вереницы людей полетели немецкие ругательства. Рыцарь, который был ближе всех к Трифону, изо всей силы ткнул его в спину древком копья, разразившись потоком смешанной немецко-русской брани. Трифон не пошевелился, точно не почувствовал. Он не отрываясь смотрел на лампаду.

Все, кто находился поблизости, тоже узнали её. Это была лампада Николая-чудотворца, сделанная Варфоломеем Платоновым по заказу Трифона Аристова.

Как зачарованный, Трифон шагнул к Томасу. Рыцарь изрыгнул ещё один водопад ругани и попытался древком копья отбросить Трифона назад. Но Трифон, как бы не замечая, оттолкнул рыцаря, и тот упал в снег.

Теперь Трифону никто не мешал, и он подошёл к Томасу, глядя то на лампаду, то на грабителя, который был весьма высок ростом и, как дуб, возвышался над ним.

Удар пришёлся куда-то между ухом и виском. Что-то хрустнуло, челюсть Томаса отвалилась и снова захлопнулась, словно волчий капкан, а сам он, запрокинув голову, повалился на снег. Ноги его согнулись было в коленях, но тут же судорожно вытянулись и замерли.

Тем временем рыцарь, которого оттолкнул Трифон, поднялся на ноги и с яростным рычанием бросился к нему. Но его опередил другой рыцарь, он пронзил Трифона копьём почти в то самое мгновение, когда Трифон ударил Томаса.

На снегу рядом с лучшим другом епископа лежал великий грешник Трифон Аристов. На нём не было видно крови, потому что он был одет в кафтан ярко-красного ипского сукна. Но на снегу всё шире расплывалось пятно того же цвета, что и кафтан.

…Проходя под сводом ворот, Николка вспомнил, как они с Мартином всегда кричали в подворотне, чтобы получить ответ от каменного свода. Но это было что-то бесконечно далёкое, к чему уже не могло быть возврата.

Русских гнали в городскую темницу, находившуюся неподалёку от Большого рынка. По дороге они видели мало сочувственных взглядов, гораздо больше злорадствующих и жадно-любопытных. Лишь изредка в светлых глазах какой-нибудь служанки из чуди или извозчика из латышей мелькало испуганное сострадание. Впереди и позади необычного шествия бежали ребятишки с криками: «Смотрите! Смотрите! Русских поймали! Русских ведут!» Иногда кто-нибудь из них удивлённо кричал: «Смотрите! У них там и дети есть!» А кто-то вопил во всё горло: «Русские рыцаря убили!»

Когда пленники спускались по узенькой каменной лестнице в подвал, рыцари хищно и зорко осматривали каждого, срывали с женщин кокошники и кики, расшитые жемчугом и каменьями, и меха подороже. Забрали они и серебряный кратир у церковного служки, и позолоченное блюдо с серебряным крестом у худощавого юноши, и всё, что в их глазах представляло ценность.

Затворилась тяжёлая окованная дверь, лязгнул засов, зазвенели ключи – и русские остались в подземелье со сводчатыми стенами и единственным крохотным окошком почти под самым потолком.

Здесь им предстояло провести неизвестно сколько времени в ожидании неведомого.

Глава восемнадцатая

Мартин признаётся

Вэтот день Мартин оделся потеплее и отправился на реку поглядеть, как Николка и прочие русские будут купаться в проруби. Он издали наблюдал за крестным ходом и обрядом водосвятия и видел, как рыцари окружили русских и погнали их в город.

Мартина оглушила мысль: значит, недаром все его последние дни были наполнены ожиданием чего-то страшного – вот оно!

Он следовал в отдалении за шествием, над которым покачивался лес копий и хоругви, видел, как все остановились и как после заминки несколько рыцарей понесли вслед за шествием кого-то огромного в голубой одежде, а двое поволокли в противоположную сторону, к проруби, безжизненное тело в красном кафтане.

Вереница людей начала втягиваться в Монашеские ворота. Мартину удалось разглядеть среди идущих Николку, но Николка не смотрел в его сторону. Следуя за шествием, Мартин проводил схваченных до самой темницы.

За обедом он не мог проглотить ни кусочка. Трясоголов пристально наблюдал за ним. Таким, как сегодня, он внука ещё не видел, хотя давно заметил, что с ним творится неладное. Мартин явно был не в себе с тех пор, как открылась эта злополучная ярмарка. Сегодня схватили русских во время исполнения праздничного обряда. Но что до всего этого Мартину? Старший приказчик выяснил, что Мартин дружит с сыном русского серебреника – мальчишкой того же возраста, что и он сам. Ничего подозрительного приказчику заметить не удалось – мальчики играют, гоняют голубей. Почему же Мартин принимает так близко к сердцу дела, которые должны занимать государственных мужей, но