Наследник богов - Нира Страусс

Статую Найла не удостоила больше ни единым взглядом. Она не собирается расспрашивать, из чего она высечена, удалось ли уже определить возраст и где ее вообще отыскали. Сколько человек понадобилось, чтобы извлечь находку из-под земли, сколько времени это заняло, что еще интересного обнаружилось рядом. Потому что во врожденной дочкиной любознательности и страсти к истории отец всегда норовит увидеть отражение собственной фанатичной веры в богов, так что Найла поклялась себе больше в эту ловушку не попадаться.

Ей послышался какой-то шепот – наверное, Феми упрекала Контара вполголоса, – однако Найла даже головы не повернула.

* * *

На следующий день мерзавец Чафу гонялся за Найлой по всему дому. Откровенно и очевидно ее ненавидя, он почему-то пристраивался за ней тенью, едва заприметив. Даже в душ бы за ней пролез, если бы Найла не отодвинула его легонько ногой и не захлопнула дверь как можно скорее, чтобы не прищемить этот вездесущий клюв.

За завтраком, пока Феми рассказывала обо всяких мелочах, о которых не упоминала на видеосозвонах, в голове Найлы роилась туча мыслей. Она совершенно точно заслужила отдых после университетского выпускного курса. Оценки – выше всяких похвал, есть чем гордиться, но почивать теперь на лаврах в Усадьбе как-то неправильно.

Она чувствовала какое-то беспокойство, нетерпение, как будто что-то подстегивало ее – даже нога дернулась пару раз, пока руки намазывали бутерброд. Найла окинула взглядом продолговатое помещение, ища покоя в привычных и знакомых квадратиках белой узорчатой плитки. Вытянутая кухня всегда была в этом доме нейтральной территорией, не принадлежащей ни отцу, ни Феми, ни уж тем более Найле. Поэтому Феми не разводила здесь фирменную пестроту (как будто кого-то вытошнило на стены целой палитрой), а Контар, вечно оставляющий недоделанное на потом, – свой фирменный беспорядок. Оба великолепно готовили, да еще пытались друг друга перещеголять, поэтому какое-то время на двери кухни даже висело расписание, чтобы никто никому не мешал. Это не говоря уже о ежегодных состязаниях, в которых изысканные и сложные египетские яства представлялись на суд жюри, состоящего из всех работников Усадьбы.

Из раздумий Найлу вырвала Феми, дружески похлопав ее по колену:

– Что за мысли кипят в этом котелке?

Найла почувствовала укор совести, к которому примешивалась какая-то опустошенность.

– Ничего выдающегося. Я просто подумала… – Она положила бутерброд на блюдце и всплеснула руками. – Я ведь вернулась не для того, чтобы на диване у себя в комнате валяться. Нужно начать искать работу, обзвонить друзей, заняться подтверждением диплома…

– Стоп-стоп-стоп, притормози. К чему такая спешка?

– Да нет никакой спешки.

– Правда? – Ладонь Феми чуть крепче придержала коленку Найлы, спасая от очередного подергивания. – Дай-ка угадаю: может, тебе кажется, раз ты теперь ученая дама с дипломом, тебе негоже проводить время с семьей, гулять по городу или просто отдыхать?

Найла вздохнула. Нет, дело не в этом, хотя…

– Я вчера поговорила с твоим отцом. – Феми встала и принялась убирать со стола. – Он понимает, что теперь все будет иначе.

Найла только рот раскрыла от изумления – надо же, как Феми сразу нащупала болевую точку.

– Я не… То есть…

– Он осознает, что твое возвращение – это не капитуляция, – продолжала мачеха, складывая грязные тарелки в раковину. – Так что тебе нет нужды хвататься за первую попавшуюся работу или снимать какую-нибудь убогую каморку на окраине, лишь бы что-то ему доказать. Не нужно. – Развернувшись к Найле, Феми глядела ласково, но твердо. – Это твой дом, и ты теперь взрослая. Мы будем уважать твои решения.

О! Какие прекрасные слова. И мачехе Найла верила безоговорочно. Это не из-за Феми она так рвалась из дома на край света. Наоборот, Феми была одной из немногих, ради кого Найла всерьез задумалась вернуться и остаться.

– Ты же понимаешь: рано или поздно он начнет вовлекать меня снова. Это лишь вопрос времени, – пробормотала Найла, откидываясь на спинку стула.

– Само собой. Это же Контар Бек. Если он этого не сделает, я решу, что его подменили, и подам на развод, – заявила она с жаром и тут же рассмеялась. Найла тоже не смогла сдержать улыбку. – Твой папа такой, какой есть, солнышко. И если мы признаем за тобой право не лепить из себя ту, кем ты быть не хочешь, было бы несправедливо отказывать в таком же праве отцу. Как считаешь?

Найла задумчиво покусывала губу изнутри, глядя на мачеху. Смуглянка Феми с ее утонченной арабской красотой обладала прекраснейшей улыбкой на свете и даже самого понурого и грустного могла воодушевить своим оптимизмом. Найла всегда – даже в детстве, когда думать о таком было вроде бы еще рановато, – считала Феми подарком отцу от богов. Потому что никто кроме нее не сумел бы отогреть этого потерянного человека, помешавшегося от горя после смерти жены, и возродить его к новой любви.

– Я, оказывается, успела забыть, какая ты, – пробормотала наконец Найла.

– Тогда ты не такая умная, как мне помнилось.

И обе расхохотались, заставив от неожиданности подпрыгнуть неотвязного гуся, который подсматривал за ними из-под стола.

* * *

Вечером, после неожиданно спокойного семейного ужина (на котором Контар вел себя как истинно светский человек и умудрялся иногда минут по десять подряд не упоминать никаких богов) Найла вышла прогуляться по родной и любимой Усадьбе. Утренний разговор с мачехой немного ее успокоил. Феми права: ей действительно не нужно никому ничего доказывать. Если отъезд в такую даль на четыре года без попыток увидеться недостаточно продемонстрировал отношение Найлы к отцовским затеям, это проблема отца, а не ее.

И как бы ни пела ее душа – оттого, что она вернулась, она дома, в родном городе, с родными людьми, – своего мнения она не изменит. Оторвавшись от земли в тот день четыре года назад, она заодно оборвала и все нити, что связывали ее с наследием этой семьи. Она обрезала эти узы одну за другой, как врач пуповину.

А поскольку других детей у Контара Бека нет и сам он – единственный сын у своих родителей, наследие умрет вместе с ней.

Найла не заметила, как оказалась в переднем дворике. Несмотря на полночный час, влажная жара не отпускала, обволакивала. Легкий знойный ветерок шелестел в ветвях тамарисков, растущих под стеной, которая отделяла Усадьбу от дороги и скрывала от посторонних любопытных глаз. Тамариски эти высадили намеренно, когда дедушка Найлы отказался дальше надстраивать стену, и так местами изрядно просевшую от времени и износа.

Беки так усердно от всех отгораживались, так оберегали свою частную жизнь…

…а потом отец взял и влепил посреди всего этого статую высотой с двухэтажное здание. Верхушку наверняка видно с плоских кровель ближайших домов, учитывая, что до городской окраины отсюда километр по прямой. И весь этот километр – голая пустошь, украшенная разве что робкими иссушенными кустиками, на которой пока никто (ни частники, ни предприятия) не отважился что-то построить. Вроде все горят желанием узнать, что же творится в этом странном доме, но селиться рядом охотников нет.

Найла считала это признаком благоразумия. Хотя репутация у Беков хорошая и отец пользуется у сограждан любовью и уважением – публичный деятель, на счету которого множество открытий и наград, – местным не чужды суеверия. Не все такие скептики, как Найла, и даже те, кто кичится рационализмом, предпочитают перестраховываться и держаться подальше от гнездилища магии и священных обрядов. До сих пор никто не произнес этого вслух и не рискнул заявить прямо, однако весь Каир верит, что Усадьба стоит на месте древнего храма.

И, вспоминая, что ни один легион, ни одна армия, ни один военный отряд не сумел ни разрушить ее, ни пройти сквозь ворота, местные только хмурились с досадой.

Найла тем временем досадовала на себя – за неуемное любопытство. Поддавшись ему, она обошла статую кругом и остановилась напротив. Накануне оценить ее по достоинству не получилось, но сейчас Найла готова была признать, что не разочарована. Да, это действительно бог Геб. Точнее, его образ в представлении древнего скульптора или скульпторов.

Геб был богом земли и всего на ней растущего, всемогущим творцом, поэтому