Наследник богов - Нира Страусс

Не может быть.

– А где?.. Куда подевался греко-римский фонтан? – пролепетала она.

Работники расхохотались непонятно над чем и потащили ее чемоданы дальше, оставляя на плитах темные следы. Найла на них не смотрела, не в силах оторвать взгляд от зеленого безобразия, воздвигшегося там, где испокон веков находился фонтан. Тот самый великолепный фонтан, из-за которого столько было препирательств с греческим Музеем Акрополя, считавшим своей неотчуждаемой собственностью любое изделие старше трех тысяч лет, хоть как-то связанное с Грецией.

Феми осторожно опустила гуся на землю, и тот припустил вдогонку за чемоданами.

– Понимаешь, милая… – начала мачеха, тщательно подбирая слова. – Я помню, последние месяцы в университете выдались очень загруженными: экзамены, выпускной, вздохнуть некогда. Вполне объяснимо, что в этой суматохе мои письма читались по диагонали…

Найла прищурилась, вспоминая:

– Это ты про длиннющую апрельскую простыню? Где в самом конце: «Ну ты же знаешь папу, так уж он устроен, но он ведь из добрых побуждений»?

– Я подозревала, что надо было как-то по-другому…

– По-другому? «Привет, Най, у нас все в порядке, только папа окончательно выжил из ума и заменил бесценное произведение искусства на зеленый кошмар»?

Феми открыла рот, явно нервничая и тяготясь необходимостью объясняться. Хотя оправдываться за мужа ей приходилось далеко не впервые.

– Рекомендую воздержаться от подобных выражений в присутствии бога Геба! – раздалось во дворике.

Найла вздернула брови. Огибая статую, к ней шагал отец. Он что, прятался там, дожидаясь подходящего момента для триумфального появления? С него станется – и не только это. Руки Контар Бек держал в карманах удобных бежевых брюк, мягкая синяя рубаха обтягивала широченные плечи. Все это время Найла видела его только на фото и видео – на каких-то он появлялся по собственной воле, хоть и витал мыслями где-то далеко, а на каких-то мелькал на заднем плане, за спиной весело щебечущей Феми.

Он ничуть не изменился. Такой же высокий, бронзовый от постоянного пребывания на солнце, и наверняка никому не верится, что у этого моложавого красавца может быть двадцатидвухлетняя дочь.

– Это почему? – поинтересовалась Найла, изо всех сил стараясь не показать, как расчувствовалась, увидев его. – Думаешь, он может меня услышать?

– Мало найдется на свете такого, чего наследник богов не может.

Контар Бек остановился напротив дочери, глядя на нее из-под изогнутых темных бровей. Фирменный взгляд. Когда он вот так смотрит своими каштановыми глазами, все почему-то сразу превращаются в нашкодивших детей. Как будто затмение находит. Найлу, однако, этот взгляд не пугал никогда.

Она – зеница этого ока, и всем это известно.

– Так, значит, ты встречаешь обожаемую дочь после долгих лет разлуки?

Отец тут же распахнул объятия, и Найла мгновенно перенеслась в недалекое прошлое. Четыре года – не такой уж огромный срок, но достаточный, чтобы перевернуть представления о многом. Однако сейчас, прижавшись к отцу, Найла чувствовала себя так, будто стрелки часов навеки застыли на месте: то же ощущение, те же запахи, всё то же и те же вокруг.

Бешеную радость, которая захлестывала ее в этих объятиях, невозможно было описать словами.

Найла обожала отца. Половину проведенного с ним времени она отчетливо понимала, что с его образом мысли место ему в психушке, а не на посту председателя Ассоциации египтологов, и все равно не могла им не восхищаться. Умный, талантливый, он истово верил. За двоих.

И она жутко по нему соскучилась.

– Даже если бы у меня были еще дети, ты все равно была бы любимицей, – подтвердил он вполголоса. И нежно поцеловал ее в макушку, царапнув, правда, шершавым подбородком лоб. – Я скучал по тебе, маленькая моя тюбан.

Найла, уткнувшись ему в плечо, не удержалась от улыбки.

– Покажи мне еще хоть одного человека, который будет ласково называть дочь змеенышем.

– Это почетное звание, – проговорил отец с подозрительным влажным блеском в глазах, который ему не удалось скрыть от Найлы, как он ни моргал. – Ты завоевала его кровью и потом всего в шесть лет. Это было… потрясающе.

Вспомнив тот роковой день, Найла вздохнула:

– Когда я сама чуть не погреблась в том погребальном зале с двухтысячелетними мумиями? «Потрясающе» – не то слово, пап.

– Во имя всего святого! Чему тебя в этом твоем университете учили?

– Ничему хорошему, это уж как пить дать, – бросил походя Адофо, который как раз волок мимо них самый большой чемодан. Отдуваясь и пыхтя, он то и дело отпинывал и осыпал проклятиями гусака, вперевалку семенившего рядом.

Нетерпеливый вздох Феми донесся до Найлы и Контара за долю секунды до того, как она вклинилась между ними. На полметра ниже своего супруга и на полголовы ниже Найлы, она обняла их за пояс, заставляя придержать языки.

– Наконец вся семья снова в сборе! – Щеки у нее пылали, и она даже не пыталась скрыть выступившие на глазах слезы. – Вы представить себе не можете, как я счастлива!

Контар цокнул:

– У тебя же все на лице написано! Но, если ты заплачешь, я смоюсь.

Найла загородилась ладонью:

– И я.

– Вот вам! – Феми ущипнула обоих, заставив взвыть. – Надо мной можете смеяться сколько хотите, но вам не удастся сделать вид, будто вы не рады.

Найла с отцом весело переглянулись поверх головы Феми, и Контар, намеренно оставив реплику жены без ответа, указал на статую:

– Ну скажи, разве не ослепительно?

Найла проглотила ехидный ответ, рвавшийся с языка. Она ведь только что приехала и пока не собиралась выяснять отношения. Именно «пока», потому что потом без выяснений все равно не обойдется.

Если судить объективно, статуя действительно ослепляла, с этим не поспоришь. Во-первых, потому что громоздилась в самом центре перистиля и купалась в потоке полуденного света. Одно время на этом месте располагались драгоценные солнечные часы, о которых сейчас напоминали только рисунки да одна плитка с засечками. А еще статуя была зеленой. Ядовито-зеленой. И высилась она как минимум метров на пять.

Найла задрала голову, пытаясь разглядеть лицо статуи, но на самой верхушке как-то странно вспыхнуло солнце, и пришлось отвести взгляд.

– Хотела бы я видеть тот кран, который ее сюда установил. Вот он наверняка ослепителен!

Отец неопределенно повел рукой:

– Да о чем тут говорить, для Муси это пара пустяков.

Взгляд Найлы скрестился с отцовским.

– Муси?

– Э-э… Ну да, ты же понимаешь, бедолаге нужно как-то зарабатывать на жизнь, – объяснил отец, переминаясь с ноги на ногу. – Я просто оказал ему услугу.

– Точнее, услугу оказал тебе он, перетащив эту махину так, чтобы никто не заметил, да?

Отец слегка поник плечами, однако Найлу это не проняло. Муси был им уже как родной, учитывая, сколько времени он проводил в Усадьбе и сколько раз работал на отца. Но от этого не переставал быть проходимцем и хапугой, учитывая, сколько раз он продавался тому, кто больше заплатит, и сколько ценностей уплывало из отцовских рук по его милости. По крайней мере, так все складывалось перед отъездом Найлы в университет, когда Контар поклялся, что больше никаких дел с Муси вести не намерен.

Хотя вообще-то, положа руку на сердце, жаловаться отец не имел никакого морального права, учитывая, что львиную долю найденных реликвий он оставлял себе, а в Египетский музей в Каире передавались жалкие крохи.

– Во имя всех богов, Найла, ты так говоришь, будто он преступник какой-то.

– Так он и есть преступник! Три года в тюрьме просидел!

– И теперь прозябает в Луксоре, бедняга, потому что весь Каир на него косо смотрит. Ну ошибся человек, с кем не бывает…

– Ошибся – это когда солонку с сахарницей перепутал. А лазить по ночам в музей и без счета таскать исторические артефакты – это преступление. Ты же говорил, что…

Найла прервалась на полуслове, вовремя прикусив язык. Опять едва не ввязалась в спор с отцом, а ведь именно из-за таких размолвок она спала и видела, как улетит в университет на другой край земли. Потому что отец вроде бы человек взрослый, способный включать мозг и отвечать за себя, однако все детство и юность Найлу втягивали в авантюры, с каждым разом все более рискованные, в которых единственной взрослой, кажется, оставалась она сама.