Пожалуйста, не бегите по эскалатору - Ольга Александровна Замятина

А вот сотряс у меня не нашли, как ни искали. Может, нечего было сотрясать? Я порой сомневаюсь, есть ли в моей голове мозг. По-моему, только ягодный компот. Иначе я бы придумала, как жить нормально. Не работала бы официанткой, не жила с больной бабкой. И не бегала по эскалатору, чтоб позлить придурка в стеклянной будке.

И ладно бы ещё я на него запала, так ведь нет – просто скучно было. Каждый день двенадцать минут до метро, три минуты на эскалаторе вниз, семь остановок в третьем вагоне, выход через вторую дверь, две минуты на эскалаторе вверх, шесть минут до кафе, семь минут на переодевание. И наконец: «Добрый вечер. Меня зовут Камилла. Я ваш официант. Обращайтесь, пожалуйста, по любым вопросам».

В больнице я провела в итоге полтора дня, меня боялись выпускать раньше, наблюдали, а я и не возражала. Обошлись в кафе без меня, а бабку мою соседка лишний раз навестила: накормила, тряпочкой протёрла, спать уложила – норм. У нас с ней в любом случае договорённость: пока я учусь и работаю, она забегает её проведать, ну и выполняет какие-то капризы: подать утку, поджарить тост, подогреть чай до сорока пяти градусов.

В больницу мне, конечно, никто не звонил. Да я и не ожидала. Родителям я не сообщала, перебьются, нужна мне их притворная забота. «А ты как? Ой-ой-ой! Ты там точно справишься? Одна? А бабушка?» Ненавижу это. Зачем спрашивать, если всё равно ничего делать не планируешь? Или что, они из Америки приедут меня навестить в больничке? Да ни фига!

Даже когда бабка в прошлом году бедро сломала, родители не зашевелились. «Мы посчитали, во сколько нам обойдутся срочные билеты, – верещала мама, – это немыслимая сумма. Камилл, давай мы лучше сиделку классную ей наймём на эти деньги!»

Много она понимает! Как будто чужая сиделка будет ухаживать за больной старухой как за родной. Знаю я, насмотрелась тогда в больнице! Целыми днями они в телефоне, а старикам даже воды лишний раз не предложат.

Ничего, я справилась. Даже академический отпуск брать не пришлось. Деньги нам тогда ещё родители посылали, я не работала до восемнадцати лет. Те полгода они нам побольше переводили – не обеднели, надо думать.

Но как только бабка поправилась, я вернулась к учёбе, а через месяц на работу устроилась и деньги у них брать перестала. Нам чужого не надо.

«Камилла, зачем тебе работа? Учись спокойно, – периодически заводит свою песню мама, – мы вам вышлем сколько надо!» Знаем-знаем, проходили. Через две недели она предложит мне перевестись на заочное какого-то калифорнийского колледжа: «Я уже всё узнала, тебе нужно только связаться с ними и выслать сканы документов». А ещё через две недели поинтересуется, не надумала ли я их навестить: «Есть билеты, с двумя пересадками, очень удобными. А ещё наш красавчик-сосед Джон уже мечтает тебя увидеть!»

Но я этого не сделаю. Они решили уехать и бросить бабку. А я в этом участвовать отказалась. Все немногие друзья, что у меня тогда были, стали смотреть на меня как на умалишённую. Отказалась от Штатов, осталась с пенсионеркой. До сих пор помню слова приятельницы Юли, одноклассницы: «Ты такая невозможно правильная. А может, ты… святая?» Дружбы у нас с ней после этого не сложилось.

А я ни разу не святая. И бабка меня порой бесит так, что хочется ей по лбу дать. Вот правда хочется. Даже стыдно потом, когда я успокаиваюсь. Но знаете, что меня каждый раз останавливает? Воспоминание о маме, бабкиной единственной дочери, улетевшей за океан. Мне сразу бабку так жалко становится, даже в носу щипать начинает. И я прихожу в себя. И иду остужать ей чай до сорока пяти градусов. Или разыскивать её любимую наволочку в сиреневый цветочек.

Но что-то я отвлеклась. Родители мне не звонили, потому что ничего не знали, а бабка… она вообще… уже мало что понимает. Узнаёт меня через раз. Это обидно порой. Особенно когда она меня именем мамы называет, своей дочери. Всё-таки та её бросила, а я нет. Ну заслуживаю ведь я за это, чтоб моё имя помнили? В общем, неважно это. Я и сама прекрасно провела время в больнице.

А вот когда я оказалась дома… Выяснилось, в гипсе очень неудобно мыть пол и вообще невозможно менять постельное бельё. И вот тут до меня дошло, что с работы в кафе меня попросят. Ну не будут они ждать, пока у меня кости срастутся, а носить поднос одной рукой нереально. Формально меня, конечно, уволить не могут, но хозяина нашего кафе мало волнуют формальности – он придумает, как меня выставить за дверь без копейки.

С этими мыслями я и ехала на разговор на работу. На том же эскалаторе вниз. Только теперь уже крепко держась. Та ещё задачка – правой рукой ухватить перила слева. Вообще меня жутко злил мой гипс, пришлось надеть старые кеды, которые налезают с завязанными шнурками, штаны на резинке и пальто, которое принесла сердобольная соседка.

А главное, я не рискнула брить голову левой рукой. И рисовать стрелки на глазах. Кикимора какая-то, одним словом. Хоть вообще на улицу не выходи, пока гипс не снимут. И это я молчу о любимом плавании, которое теперь надолго не для меня.

Примерно на середине эскалатора я заметила пристальный взгляд парня из стеклянной будки. Надо же, какой тяжёлый. Он смотрел на меня, сомнений быть не могло. Я спускалась всё ниже и ниже – так же, как и его взгляд.

«Не отвернусь, – подумала я про себя, – даже не мечтай. Я тоже упрямая». Хотя это было тяжело. Он сверлил меня насквозь. Ни одной эмоции на лице. Ни тени улыбки, ни хитринки в глазах, ни изогнутой брови. Ничего. Только глаза, широко открытые и замороженные. Странный парень. У меня заколотилось сердце. Кажется, я его боюсь.

Голоса его я сегодня не услышала. Я была не в состоянии бегать, а других смельчаков не нашлось.

Я остановилась у его будки, собралась с духом и заглянула к нему. Сказала, что усвоила урок: бегать по эскалатору не стоит.

– Знаешь, – я решила немного его уколоть, – то, что случилось, это, если вдуматься, по твоей вине.

Он молча на меня смотрел. Ничего не изменилось в его лице. Ни удивления, ни раздражения. Я сглотнула комок в горле.

– Конечно, – продолжила я, – если бы ты