Пожалуйста, не бегите по эскалатору - Ольга Александровна Замятина

– делать свою жизнь труднее, чем она есть. Моя мама умная женщина, ей тридцать семь лет, она работает бухгалтером в крупной компании, занимающейся перевозкой грузов по всей стране. И она ни разу в жизни не вышла вовремя из дома.

На мой вопрос: «Почему?» она пожимает плечами: «Не получается!» То есть родить меня она смогла, получить высшее образование с грудным ребёнком на руках тоже, заработать на квартиру, чтоб съехать от бабушки и дедушки, не повысить за двадцать лет голос на необычного ребёнка, каким я всегда был, – всё это ей было по силам! А выйти из дома в восемь ноль-ноль – это слишком сложная задача?

Я встал с постели и подошёл к своему книжному шкафу. Черепашки блестели в утренних солнечных лучах. Особенно хрустальная. Свет в ней преломлялся бесконечное число раз, дробясь в ровных шестиугольных гранях. Вокруг черепашки лежал радужный полукруг. Ярко. Красиво.

Я взял в руки малахитовую. У неё на спине были прорезаны идеально ровные ромбики: четыре целых и ещё шесть кусочков. Приятный узор, есть в нём что-то из университетской геометрии. Я уже давно мысленно вычислил все площади, периметры и углы, а ещё кривизну поверхности панциря… но не буду вас утомлять. Для нормальных людей черепашка – это просто черепашка.

Я написал Крэйзи:

– Привет.

Она ответила:

– Здоро́во.

Я:

– Можно я к тебе сегодня приеду?

Она:

– Ну давай. Часика через два норм.

Я:

– Буду. Что привезти?

Она:

– Ещё вчерашнее не съели.

Что я к ней чувствую? Ничего, конечно. Почему я ей пишу и прошу о встрече? Это будет правильно. К тому же быть у неё дома приятно. Делает ли меня общение с ней счастливее? Нет. Был бы я несчастен, если бы она ответила мне отказом? Нет. Как отреагировало моё тело на эту переписку? Лёгкостью в животе.

Я подошёл к окну и оглядел двор, мысли крутились далеко. Надо было сказать ей про мою особенность. Сегодня же. Я никогда и никому не рассказывал. Кроме одного мальчика, с которым подружился вот в этом самом дворе восемь лет назад. Его звали Артём, я помню. Я рассказал ему о себе, и он стал странно на меня смотреть.

Когда я выходил на улицу, он делал вид, что не видит меня, хотя это было не так, я это знал. Как-то я сказал ему: «Привет», он стоял совсем рядом, поэтому не мог притвориться, что меня не заметил. Тогда он стал врать, говорил о каких-то друзьях, которые его ждут, о маме, которая не разрешала ему со мной общаться, потом лопотал что-то про несделанные домашние задания. Я смотрел на него и понимал, что это неправда, но никак не мог сообразить, зачем она ему понадобилась? Ведь я просто сказал: «Привет!»

Больше я свои особенности ни с кем не обсуждал. Да и не с кем особо было. Если люди всё же задавали прямые вопросы, я отвечал аккуратно: «Я не эмоционален. Таким уродился» – и пожимал плечами. У людей так принято. Это не было враньём, просто не всем интересны подробности.

Когда я вышел на кухню, мама сидела, уставившись в экран телевизора. Там шёл какой-то старый фильм. Не очень старый, не чёрно-белый, конечно: такое мама не любила. Но, судя по качеству изображения и звука, снимали его лет двадцать или тридцать назад, до моего рождения.

– Мам, – позвал я.

Она вздрогнула, повернулась ко мне, улыбнулась:

– Аркашик, не услышала тебя, садись, я сырников напекла.

Я посмотрел на стол, желудок будто завибрировал в животе, во рту появилась слюна. Я всегда считал сырники лучшим завтраком, и мама меня баловала.

– Спасибо, мам, – я достал из холодильника сгущёнку, налил её в блюдце и принялся макать румяные сырники. Как в детстве. Только тогда я ещё заливал этой сгущёнкой всю одежду, клеёнку на столе и собственные волосы. С тех пор стал аккуратнее.

Мама снова пристально посмотрела на экран.

– Любишь этот фильм? – спросил я, проглотив сырник.

Она кивнула:

– Только не фильм. Актёра. Так вышло, он мне очень-очень нравился когда-то. Я… Аркашик, я даже назвала тебя в его честь.

Неожиданно. Меня назвали в честь какого-то актёра. Я взглянул на экран. Кажется, актёр был второсортным. Мама подняла на меня глаза, я понял, что она хочет мне что-то сказать, но боится:

– Ты знаешь, я вообще фанатично любила кино когда-то. Даже… мечтала стать актрисой.

Я положил сырник назад на тарелку. Вот так утро откровений. Мама, которая всю мою жизнь занималась дебетами и кредитами, хотела играть в кино?

Глава 12

– Просто мечтала, – спросил я, – то есть иногда представляла себя перед объективом? Или реально? Что-то делала для этого?

Мама внимательно на меня посмотрела. С сомнением. Улыбнулась:

– Я… собиралась поступать в актёрское училище. После школы, – она опустила глаза.

Я покачал головой:

– Не могу представить тебя… совсем.

Она фыркнула:

– Ну и зря. Я, между прочим, туда даже поступила. С первого раза. А это не многим удаётся.

– Ты? – я положил сырник. – Так почему же…

Мама посмотрела мне в глаза:

– Почему не пошла? Почему не стала актрисой?

Я кивнул, поняв:

– Из-за меня, да?

Она потянулась над столом и погладила меня по волосам:

– И никогда об этом не жалела. Ни единой секунды твоей жизни.

Я внимательно оглядел мамино лицо, шею, плечи. Впервые в жизни попытался посмотреть на неё как бы со стороны, как чужой человек, а не её сын. Она красивая, совсем молодая, морщинки только возле глаз. Волосы русые, острижены до плеч, она слегка завивает их. Ещё у мамы стройная фигура, достаточно высокий рост, особенно на любимых каблуках. В её возрасте загримированные актрисы, я знаю, иногда играют студенток. И мама бы могла. Когда мы после ремонта выбирали мебель, нас постоянно называли супругами.

Я вспомнил, как мама на моих глазах рассказывала врачу детской поликлиники, что она жутко неловкая и всё время всё бьёт, прямо беда. Цветочный горшок тогда, конечно, раскокал я, но мама очень боялась, что меня будут за это ругать. Врач так прониклась той историей, что немедленно отправила маму к знакомому неврологу, объяснив, что мамина неловкость может быть признаком заболевания. Мама потом так смеялась, когда мы шли домой.

Актриса, значит. Нереализованная.

– Я лишил тебя мечты, – произнёс я просто, – надо же. Ещё не родившись.

Мама быстро закрутила головой:

– Это была ненастоящая мечта. Я это позже поняла.

– Почему ты мне никогда не рассказывала? – спросил я.

– Я боялась, что ты всё не так поймёшь, – она пожала плечами, – ну, пока