Пять королевств Ирландии - Джеймс Стефенс

Когда Финну было шесть лет, его мать, длинноволосая красавица Муирне, решила навестить своего сына. Она пришла тайно, боясь сыновей Морны, и долго петляла по лесу, прежде чем вышла к порогу избушки, в которой жил Финн. Ее отпрыск лежал в колыбели, стискивая в кулачках остатки сна.

Финн проснулся, услышав одним ухом необычный голос, и приоткрыл один глаз. Мать взяла его на руки, поцеловала и запела колыбельную.

Смею вас заверить, что Финн, открыв один свой глаз, не закрывал его до последнего, а ухо его внимало колыбельной до тех пор, пока ее звуки не стали совсем тихими и не усыпили его. Так малыш заснул на ласковых руках своей матери, заснул с радостной мыслью в своей белобрысой головке.

Здесь была мама! Родная мама!

Но, проснувшись, он не нашел ее — она ушла. Ушла одна тайными лесными тропами, в страхе перед сынами Морны обходя обжитые места, к своему господину в Керри.

Может быть, она боялась клана Морна только потому, что любила сына.

Глава 3

Женщины-друиды, воспитавшие Финна, приходились родней его отцу. Бовалл была сестрой Уайла и, следовательно, тетушкой нашего героя. Такого родства с кланом мак Байшкне[5] было достаточно, чтобы скрываться в лесу с сыном Уайла и жить — а они, должно быть, так и жили — в постоянном страхе.

Каких только историй про клан Морна не рассказывали Финну его няньки! И о самом Морне, широкоплечем, свирепом и жестоком уроженце Коннахта. И о его сыне — могучем Голле мак Морна, улыбающемся даже в самые мрачные моменты и громко смеющемся, когда все прочие думают лишь о спасении собственной жизни. И о брате Голла — о Конане Маэл мак Морна, сердитом, как барсук, бородатом, как кабан, плешивом, как ворона, и способном нанести собеседнику десяток оскорблений, прежде чем тот успеет открыть рот. Конан входил в двери, не обращая внимания, закрыты они или нет, и оскорблял людей, не обращая внимания на их намерения. Говорили они и про Гарру Дув мак Морна, и про свирепого Арта Ог, которые заботились о себе так же мало, как и о других, а Гарра даже заслужил в своем клане прозвище Грубиян мак Морна, и о других жителях Коннахта, столь неподходящих своему благодатному краю.

Наслушавшись этих историй, Финн очень любил, сокрушая чертополох, воображать перед собой Голла, а выслеживая овцу, представлять, как в будущем точно так же станет выслеживать Конана Сквернослова.

Но больше всего историй он слышал, без сомнения, об Уайле мак Байшкне.

С каким душевным трепетом жрицы рассказывали Финну о его отце! С каким жаром воспевали они подвиг за подвигом, произнося хвалу за хвалой! По их мнению, Уайл был самым знаменитым и красивым мужчиной, самым сильным воином, самым щедрым дарителем, самым царственным защитником и лучшим полководцем Фианны. Как благодаря своей щедрости он освободился когда-то из плена! А как он, разгневанный, несся в бой, быстрее орла и неотвратимей бури!

Как тысячи врагов разбегались в разные стороны перед его грозным ликом! А когда в конце концов он упокоился навеки, вся мощь Ирландии едва могла возместить эту потерю.

И Финн, несомненно, представлял себе, как он вместе с отцом совершает подвиги, не отставая от него ни на шаг и поддерживая его в тяжелую минуту.

Глава 4

Жрицы учили Финна бегать, прыгать и плавать. Вот как проходили их уроки.

Одна из женщин брала ветку терновника, Финн брал точно такую же, и они бегали вокруг дерева, стараясь ударить друг друга.

Чтобы избежать колючего прута, нужно бегать очень быстро, и поначалу мальчик постоянно чувствовал его на своей спине. Спасаясь от ударов, Финн бежал изо всех сил, а когда, в свою очередь, он сам получал возможность достать свою наставницу, даже превосходил себя.

Друидессы не давали своему ученику послаблений, преследуя его с яростью, доступной не всякому воину, и при малейшей возможности хлестали его от души.

И Финн научился бегать. Спустя некоторое время он носился вокруг дерева, как сумасшедшая муха, и — о! — с радостным криком, увиливая от прута, настигал широкую спину его хозяйки. Теперь его Основной заботой было не избегать ударов, а наносить их самому.

Прыгать он учился, преследуя зайцев на зеленом лугу. Заяц вверх — и Финн вверх, заяц вперед — и Финн вслед за ним… А если Финну не удавалась какая-нибудь заячья уловка, его ждал все тот же терновый прут. Вскоре он уже мог повторить за зверьками любую петлю, а спустя некоторое время овладел такими прыжками, за которые любой заяц отдал бы оба уха!

Первый урок плаванья был жестоким. Вода была холодной и очень глубокой. Финну казалось, что до дна целые мили… нет, даже миллионы миль! Он дрожал от страха, глядя на поблескивающую водную гладь, коричневые голыши в глубине и на своих мучительниц. А они, безжалостные, бросили его прямо туда!

Ну, конечно, не бросили, а всего лишь окунули, но Финну все равно было страшно. Он умолял отпустить его, рвался на сушу… Потом его взяли за руки и за ноги и начали раскачивать в воде из стороны в сторону, потом отпустили… Финна потянуло вниз, в смертельный холод, и он отчаянно пытался выбраться к поверхности, пуская пузыри… всхлипывая… пытаясь схватиться хоть за что-нибудь… неистово молотя руками и ногами… а его все тянуло вниз, вниз, вниз… пока его не вытащили из воды руки жриц.

Финн учился плавать до тех пор, пока не смог нырять, как выдра, и плавать, как угорь.

Тогда он попытался преследовать рыб, как в свое время зайцев, — и у него ничего не вышло. Рыба не умеет прыгать, зато она умеет моментально перемещаться — все равно, вверх ли, вниз или в стороны. Она поворачивает в одну сторону и исчезает в другую. Она над тобой, когда ты думаешь, что она внизу, и кусает тебя за пятку, когда ты только что пытался схватить ее за хвост.

Невозможно, плавая, поймать рыбу, но попробовать можно всегда. И Финн пробовал. Он вызывал зависть у своей тетушки, бесшумно ныряя, скользя под водой, хватая за лапу плывущую утку и исчезая, прежде чем та успевала крякнуть.

Прошло время, и Финн вырос — высоким, стройным и гибким, как молодое дерево, жизнерадостным и энергичным, как лесная пташка.

— А он прекрасно сложен, — говорила одна из его наставниц.

— Ну, со своим отцом ему, конечно, не сравниться… — отвечала другая, пользуясь своей привилегией ворчать на племянника.

Но что бы они не говорили днем,