Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

Управляющие отцовскими имениями между тем могли все разграбить, а военный министр определить на должность вместо меня другого офицера; но даже эти ужасные удары судьбы представлялись мне тогда не такими уж страшными: если бы я, несмотря ни на что, вновь появился в Париже, кто знает, не подстерегала ли меня там несравненно более зловещая участь?

По прибытии в Женеву я поспешил написать письмо Детервилю, единственному настоящему другу, который у меня остался. Ответ его как нельзя лучше согласовывался с советами господина де М*. Пока ничего не обнаружилось, сообщил он, однако нынешние законы карают дуэлянтов с крайней суровостью. Даже если мне придется потерять все состояние, в тысячу раз предпочтительнее покориться судьбе, нежели рисковать очутиться в заключении, возможно пожизненном. В Париже следует появиться только тогда, когда точно станет известно, что опасность миновала.

Совет этот казался достаточно мудрым, чтобы ему последовать без всяких сомнений. Я попросил Детервиля ежемесячно сообщать мне в Женеву о всех происшедших изменениях, сам же решил оставаться на месте до тех пор, пока не появятся весомые основания для моего возвращения. Я рассчитал часть слуг, предварительно взяв с них обещание хранить тайну, и затем в полном душевном спокойствии принялся ожидать решения моей дальнейшей судьбы. Именно во время моего горестного бездействия я пристрастился к литературе и изящным искусствам, и они вскоре вытеснили у меня из души суетные и пылкие увлечения молодости, обещавшие удовольствия значительно менее приятные и к тому же весьма опасные.

Тогда еще был жив Руссо. Он знал мою семью, и я нанес ему визит. Руссо принял меня любезно, с тем подлинным достоинством, которое всегда отличало людей гениальных, одаренных необыкновенными талантами. Он одобрил мои намерения, и его похвала убедила меня в необходимости отказаться от прежних занятий, с тем чтобы всецело отдаться литературе и философии. Руссо стал моим наставником, он научил меня распознавать истинную добродетель даже среди тех презренных философских систем, которые стремятся скрыть ее от человеческого взора…

«Друг мой, — сказал мне однажды Руссо, — когда лучи добродетели озарили человечество, люди не выдержали их величественного сияния и укрылись от столь яркого света за завесой суеверий и предрассудков. Таков наш мир; ныне святилище добродетели сохраняется неоскверненным лишь в тайниках сердца честного человека. Бичуй порок, будь справедлив, люби себе подобных, просвещай человечество, и ты почувствуешь, как добродетель воцарится в твоей душе. С нею тебе станут впредь не страшны ни спесь богатства, ни глупость деспотизма».

В разговорах с этим глубоким философом, истинным другом природы и человечества, я постепенно проникся страстью к литературе и искусствам, вскоре целиком захватившей меня. Ныне ради этой страсти я охотно готов пожертвовать всеми мирскими удовольствиями, исключая только любовь к Вам, Алина. Да, да, разве человек, испытав эту радость, сможет от нее когда-нибудь отказаться? Точно так же и тот, кто при взгляде на Алину не воспылает любовью, более недостоин называться человеком, ведь он, оставаясь равнодушным к Вашему очарованию, позорно унижает человеческую природу.

Между тем Детервиль в своих письмах не сообщал почти ничего нового. О дуэли не говорили, однако мое продолжительное отсутствие вызывало всеобщее изумление, многие позволяли себе строить весьма нелепые предположения, а некоторые не брезговали и гнусной клеветой. Детервиль узнал о том, что служебные дела мои совершенно расстроились, а рота моя почта наверняка будет передана другому офицеру, но все же мой друг с горячностью убеждал меня не покидать временное убежище. Я всеми силами старался предотвратить отставку: в письме к военному министру в качестве причины своей длительной заграничной поездки я указывал надежды на скорое получение весьма значительного наследства.

Однако мои упования на его снисходительность оказались тщетны: на мое место был назначен другой офицер.

Итак, дорогая Алина, теперь Вы узнали, почему мне приходится прозябать в безвестности и бедности, породивших упреки, которые господин де Бламон высказал в мой адрес. Хотя я и вынужден их принять, упреки эти незаслуженные и крайне несправедливые: президент и не подозревает об истинных причинах такого состояния моих дел. Неужели же ко всем моим несчастьям добавится и то, что я лишусь Вашего уважения или уважения Вашего отца? Надеюсь, что я сохраню, по крайней мере, первое.

Когда истекли два года моего добровольного изгнания, я посчитал возможным снова посетить свои земли и отправился в Лангедок. Но, увы, что же я там увидал! Развалившиеся дома, нарушения моих прав на владение, запущенные поля, фермы без арендаторов — короче говоря, повсюду царили беспорядок, нищета и полнейшее расстройство. С четырех поместий, в прежние времена ежегодно дававших по пятьдесят тысяч ливров ренты каждое, мне с величайшими усилиями удалось собрать две тысячи экю. Тем не менее пришлось удовольствоваться малым, и я, наконец, осмелился появиться в обществе. Я приехал в Париж без малейшего риска, ибо с каждым днем становилось все более очевидно, что за дуэль я не понесу никакого наказания. Однако эта ужасная катастрофа изменила всю мою жизнь, и сердце мое при мыслях об этом всякий раз истекает кровью. К тому же должность моя была для меня потеряна, земли лежали в запустении… Друзья разбежались прочь… О, как же я несчастен! Неужели после стольких ударов судьбы я еще осмеливаюсь домогаться моей обожаемой богини?.. Алина, лучше забудьте обо мне, оставьте меня, презирайте… Отныне считайте Валькура наглецом, недостойным обращаться к любимой с теми мольбами, какими он осмелился осквернить Ваш слух. Но если Вы вдруг пожелаете протянуть мне руку помощи, если Вы ответите хоть какой-то взаимностью на чувство, иссушающее мою душу, то прошу, не судите о моей страсти по ошибкам молодости и не бойтесь столкнуться с непостоянством в сердце, горящем пламенем искренней любви. Перестать любить Вас так же невозможно, как и нельзя было не дать зародиться этой страсти; моя душа переполнена воспоминаниями о Вашем чарующем облике, и ей не дано уже от них освободиться… Меня скорее тысячу раз лишат жизни, нежели заставят отказаться от любви к Алине. Жду Вашего решения и надеюсь на прощение…

Алина, Алина, милосердие Ваше значит для меня все.

Письмо шестое

АЛИНА — ВАЛЬКУРУ

15 июня

О мой друг! Какие трогательные признания! Как дорого мне Ваше постоянство! Разве я Вас покинула? Бросила? Как Вы жестоки! Ах, чем более Вы становитесь несчастны, тем сильнее сердце мое наполняется к Вам любовью, тем большую нежность я к Вам испытываю! Друг мой, именно меня Небеса избрали облегчить ваши страдания, моей