Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

рукой Господь освободит Вас от них… О Валькур, Вы стали мне только дороже после того, как я узнала о Ваших несчастьях! Это не значит, что Вы ни в чем не повинны, но Вы признаетесь в своих проступках с такой откровенностью, что я просто не вправе Вас упрекать. Да, Вы поддались слабости, были непостоянны, пожалуй, оказались даже соблазнителем; но с каким благородным мужеством Вы повели себя тогда, когда рок столкнул Вас в глубочайшую пропасть, из которой, я обещаю Вам это, Вы будете спасены моею нежностью и заботами моей матушки. Нет, я не питаю ревности к Аделаиде, напротив, я ее искренне оплакиваю: судьба этой девушки задела самые чувствительные струны моего сердца. Но хотя у меня уже нет оснований опасаться Вашей прежней любви, я неизменно испытываю чувство гордости каждый раз, как вспоминаю о своей власти над Вами.

Прочитав Ваше письмо, матушка залилась слезами. Она Вас обнимает. Теперь она знает обо всем случившемся с Вами, и это нисколько, смею заверить, не повредило Вашей репутации. Она теперь еще больше полна решимости изыскать пути, ведущие к нашему счастью. А уж ее словам можно верить: участь Ваша теперь в надежных руках.

Кратко расскажу об основной новости: мы уезжаем. Пишите нам с первых же дней следующего месяца.

Письма, впрочем, должны быть составлены так, чтобы их можно было читать вслух. Однако, я дарую Вам право время от времени помещать в конверт кратенькую записочку, предназначенную для меня, где Вы сможете свободно говорить о чувстве, что столь обольщает нас обоих. Матушка знает о Ваших намерениях и одобряет их, так что она в полной тайне передаст эти записочки мне. Если у Вас возникнет желание сказать мне что-либо совсем личное, обращайтесь к Жюли, моей горничной. Она служит мне с раннего детства и любит Вас, ведь Вы, как она рассуждает, когда-нибудь станете и ее господином. Так ли уж это невероятно, мой друг? Не знаю, но иногда меня посещают светлые мечты, и, навевая сладостные иллюзии, они утешают меня, примиряют с горькой действительностью.

Мы берем с собой Фолишона.[3] Разве я могу не любить эту собачонку, ведь ее выдрессировали Вы. Очаровательный песик обожает Вас до такой степени, что, стоит назвать Ваше имя, как он сразу начинает вертеть мордочкой из стороны в сторону и весь прямо светится от радостной надежды увидеть Вас. А когда выясняется, что он ошибся и Вас нет нигде поблизости, Фолишон забирается ко мне на колени и засыпает там, недовольно ворча, я же осыпаю его тысячами поцелуев.

Письмо седьмое

ДЕТЕРВИЛЬ — ВАЛЬКУРУ

Париж, 17 июня

Если что-нибудь и облегчит страдания души такого достойного и чувствительного человека, как ты, мой дорогой Валькур, так это весть о том, что фортуна улыбнулась людям, близким твоему благородному сердцу. Осмелюсь поэтому сообщить тебе о нашей с Эжени свадьбе. Трудности, разделявшие нас до сего времени, ныне преодолены, и через двадцать четыре часа можешь считать меня счастливейшим из супругов. Не решаюсь говорить, что я счастливейший из людей, ибо для полного блаженства мне недостает твоего благополучия. До тех пор пока мой лучший друг мучается и страдает, я не вправе называть себя вполне счастливым. Впрочем, я уповаю на отсрочку замужества Алины: госпоже де Бламон удалось убедить своего супруга повременить с заключением брака. Она к тебе благоволит, ее дочь тебя обожает, так что я возлагаю немалые надежды на чувства этих двух обаятельных женщин: они принесут тебе ту меру блаженства, о которой теперь ты не смеешь даже мечтать. Как ты знаешь, я вместе с моей Эжени и ее матерью также отправляюсь в Вертфёй. Суди сам, чем нам там заниматься, как не приближать всеми доступными средствами твое счастье. Будь уверен в том, мой дорогой Валькур. Но я призываю тебя быть мужественным и терпеливым. Переубедить судебного крючка, вбившего себе в голову какой-нибудь план, — задача не из легких. Что касается меня, то я бы посоветовал тебе немного присмотреться к этому Дольбуру. Если я хоть чуть-чуть научился разбираться в людях, то считаю, что этот невежественный субъект бесспорно окажется запятнанным каким-нибудь гнусным пороком. Вывести его на свет — вот что охладило бы, пожалуй, энтузиазм нашего дорогого президента. Я прекрасно понимаю, что советую применять отнюдь не безукоризненные методы борьбы, и ты из-за своей болезненной щепетильности при иных обстоятельствах с ними вряд ли бы примирился. Но, друг мой, в твоем положении приходится прибегать к любым средствам, а предлагаемые мною шаги сродни военной хитрости. Давай-ка взвесим, если тебе будет угодно, данный способ на весах справедливости. Предположим, Дольбур подвержен некоему страшному пороку, который неизбежно сделает несчастной его супругу. Не должен ли ты в таком случае решиться на все, дабы предотвратить этот чудовищный брак?

Прощай; заботы накануне свадьбы не позволяют мне продолжить нашу с тобой беседу. О мой друг, когда же я, наконец, приму участие в твоих свадебных хлопотах? Итак, можешь смело располагать мною, если, разумеется, ты считаешь, что я способен помочь успеху твоих дел. Эжени со своей стороны всегда готова прийти тебе на помощь. Впрочем, я думаю, что вы с Алиной уже обеспечили себе переписку и приняли все меры предосторожности. Когда любовь столь сильна, как у вас, обычно не упускают ни малейшей возможности облегчить друг другу страдания.

Письмо восьмое

ВАЛЬКУР — ДЕТЕРВИЛЮ

Париж, 19 июня

Я так обрадовался твоей свадьбе, словно разговор шел о моей собственной. Прими же самые искренние поздравления, тем более что вряд ли можно подыскать другую женщину, чей прелестный характер находился бы с твоим в столь полной гармонии. Конечно, лишь в подобных союзах можно обрести земное блаженство. Увы, ведь и я сам повстречался именно с той, что могла бы сделать мою жизнь счастливою… Но какие непреодолимые трудности, мой друг! Ах, я не обольщаюсь надеждой, что мне удастся когда-либо с ними справиться… И потом… Поведать ли тебе это? Сознаюсь, но меня волнует один щекотливый вопрос. Переживания мои ты, пожалуй, воспримешь как ребячество. Алина обладает блестящим состоянием, тогда как твой друг продолжает прозябать в жалкой бедности. Все это, мой дорогой, вынуждает меня быть осторожным: вдруг кому-нибудь взбредёт в голову, будто мои чувства объясняются лишь одним страстным желанием заключить, как выражаются в свете, выгодную сделку. Что, если такие слухи распространятся в обществе, если эта ужасная мысль в минуты спокойного размышления всплывет в сознании моей Алины? О мой милый Детервиль!