Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

— Мы ого-го! — воскликнул Ромуальд, но вдруг сник. — Главные наши вудунские вожди коррумпированы. Деревня еще держится, а эти суки ездят с эскортом мотоциклистов.

Он сплюнул на пол. Океан шел стеной.

— Никуда из Бенина не поеду! Я не ходок по музеям! Я был тридцать семь раз в Германии. Мне нечего делать в Москве.

— Москва — самый интересный город в мире, — скромно сказал я.

— Ты ешь людей! — злобно развернулся ко мне Ромуальд. — Они хрустят у тебя на зубах. Ты выпиваешь их, как устриц!

— Он — царь. Не трожь его, — прошептала мне Габи, бледно улыбаясь Ромуальду.

Она напрягается, хочет что-то меня спросить.

— Ну говори, — шепчу я.

— Я знаю, что я умираю, — с трудом говорит она. — Сегодня мне приснился Жак Дерида. Я так люблю его. Ты, кажется, виделся с ним?

— Один раз. В Москве.

— Расскажи… давай…

— Мы обедали с ним и с его чешской женой. И вдруг он мне сказал во время обеда, что я мешал его преподавательской работе. Я даже растерялся. Как?

— А вот так, — сказал улыбаясь Жак Дерида. — Я преподавал в Лос-Анджелесе моим студентам, А тут вы, Виктор, приехали. Из перестроечной Москвы. И мои студенты бегали к вам на лекции слушать про новую русскую литературу.

Габи посмотрела на меня с таким чудовищным уважением, что мне стало страшно. Ей оставалось жить сорок восемь часов.

— Вот почему я здесь, Кинг, — закончил я свой рассказ. — Габи лежит в машине. Ей совсем плохо. Ромуальд связался с вами и сказал мне, что вы можете ей помочь.

Кинг быстро собрался в дорогу. Мы вышли из королевского дворца, поехали в дальнюю деревню на двух машинах (у него вместо номера надпись: Король Побе). Не успели отъехать, как король остановился, и мы купили ему три трехлитровых бутылки бензина. По дороге король забрал вышедшего на шоссе большого лохматого человека. Это и был колдун Абу.

В Обеле, так зовется деревня, граница между Бенином и Нигерией петляет среди курятников, алтарей и амбаров, между французским и английским языками. Жители этой потревоженной государственности поят Кинга, и нас заодно, болотной водой вместо хлеба с солью. Срочно чинят сломавшееся ночное светило, огромную лампу, которую вешают на дереве. Женщины дико вопят о начале церемонии.

Вокруг джунгли и темень немыслимая. Ритм трех тамтамов и рисовой супермешалки достигает космической частоты. Наконец, ударили в калибасы, и вся деревня бросилась в танец в позе перегнувшихся в талии ос. Габи лежит на длинной узкой лавке. Она отходит…

Абу подключает к церемонии еще двух помощников-колдунов в тонких трансвеститных платьях. На землю замертво падает первая танцевальная пара. Колдуны за ноги оттаскивают пару в амбар и кладут на земляной пол. Ритм нарастает. Вот падает вторая, за ней и третья пара. Колдуны тащат их за ноги в тот же амбар. Когда в амбар оттащили двенадцать пар, музыка становится более спокойной.

— Что с ними стало? — спрашиваю Абу.

— Я запустил их души полетать по небу, — отвечает колдун.

— Она умирает, — говорю я.

— Вижу, — кивает он.

— А меня нельзя запустить полетать? — решаюсь спросить.

— Можно. Но ты не местный. Ты не найдешь дорогу назад.

— Но нет! Запустите меня! Ведь если я полечу, конец всем сомнениям. Я обязательно вернусь.

— Разве тебе недостаточно, что их души летают?

— Нет. Ну, пожалуйста! Хотя бы пять минут!

Но Абу непреклонен. Впрочем, он все-таки готов заняться моей душой. Пока души местного населения носятся по небу, мне проливают на голову прозрачный напиток и всматриваются в судьбу. Сначала идет нижний ряд успехов и неудач. Затем — мое семейное будущее. Затем берут мою душу на более тонкий анализ, и я чувствую, как она вздрагивает в руках Абу.

В амбаре начинается какое-то движение. Мужчины и женщины, от которых на время отлетела душа, ворочаются, постепенно возвращаясь к земной жизни. Они выходят из амбара с пристыженными лицами, как будто сделали что-то неприличное. Впрочем, это может быть просто отсутствие понятной мне мимики. Абу выстаивает их в цепочку. Кинг подходит к узкой лавке, на которой лежит Габи в длинном легком черном платье. Колдун садится рядом с ним. Они выпивают по глотку виски. Абу машет рукой людям в цепочке. Двенадцать мужчин и двенадцать женщин по очереди подходят к Габи. Два второстепенных колдуна поддерживают ее за подмышки, руки у нее болтаются, но местные ловят кисть ее правой руки и обмениваются четырехкратным рукопожатием с учащенной перестановкой кистей и пальцев. Они передают Габи свою энергию, собранную в полете.

Габи лежит на лавке. Колдун и Кинг пьют виски и о чем-то болтают. Через двадцать минут Габи садится, спускает ноги и дико озирается. Колдун и Кинг смотрят на нее молча.

— Это у вас нормально? — не выдерживаю я.

— Что нормально? — переспрашивает колдун.

— Запускать людские души в небо и с их помощью лечить умирающих…

— Она уже не умирающая, — говорит Кинг.

— Так это норма?

— А как еще? — вместе не понимают Кинг и колдун.

Габи находит взглядом меня.

— Где это мы? — удивленно спрашивает она.

Проходит еще полтора часа. Король уже давно уехал вместе с Абу. Мы садимся в свою машину. Куда делось ее пергаментное лицо? Она скорее похожа на розового поросенка. Габи хихикает и отказывается верить, что она была больна смертельной малярией. Колдун Абу навсегда забанил ей память о болезни.

34. Побег из морга. Вильнюс. Сила скрипки

Война обнулила все темы, все стало дрябло, неинтересно. Анекдоты, живая пища для русского ума, перестали быть смешными, превратились в уродцев мысли. Но есть еще более страшная вещь — обнуление жизненных и творческих успехов. Среди новых «мертвых душ» я нашел в Вильнюсе московского музыканта, руководителя симфонического оркестра, с которым знаком с детства. Он никогда не был ни диссидентом, ни нонконформистом, но эта война, похожая на немыслимое извращение, стала ему невтерпеж, и он перекочевал в Вильнюс. Он успел уже получить несколько отказов от международных филармоний, потому что он — русский. С другой стороны, ясно, что, если он не вернется назад, он потеряет оркестр. Что делать? Это вечный русский вопрос завис как топор над нашими головами.

Но вот уже с противоположной стороны я получил неожиданное признание в любви к русской культуре. В Вильнюс вернулся из Москвы после долгих лет работы в Вахтанговском театре режиссер Римас Туминас. За его работу в Москве в Литве его считают предателем, а в Москве его посчитали неугодным как литовского националиста. Не так давно он поставил спектакль по роману Толстого «Война и мир», где