Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

совести, чести, потому что таким образом я могу вернее ими управлять, чем прибегая к помощи закона. В ином случае я стараюсь изменить привычные мотивы их действий, так что какое-нибудь из моих средств обязательно поможет. Поверьте же мне, друг мой, я хорошо изучил людей и потому говорю вам со всей ответственностью: нет такого порока, который я был бы не в состоянии уничтожить или предотвратить, причем я никогда не прибегаю к телесным наказаниям. Мучить и оскорблять плоть дозволяется лишь при обращении с животными, но человек превосходит их разумом, так что править людьми следует лишь воздействуя на разум. С этим могущественным рычагом можно добиться всего, главное — уметь им правильно пользоваться.[69]

Повторяю вам еще раз, друг мой, — продолжал Заме, — законодатель обязан заботиться лишь об общественном благе — его единственной цели. Когда же его мысли опустятся до мелочей, он забьет себе голову частными идеями и основная цель — а ее никогда не следует терять из виду, если не хочешь повторить ошибок своих предшественников, — не будет достигнута.

Давайте представим себе некое государство, насчитывающее примерно четыре тысячи граждан. Разумеется, я всего лишь привожу вам пример. Предположим, что половина граждан — белые, а другая — черные и, кроме того, белые совершенно несправедливо основывают свое благополучие на нещадной эксплуатации черных. Как в данном случае поступит заурядный законодатель? Естественно, покарает белых, чтобы освободить черных от несносной эксплуатации. И вот, по завершении этого предприятия, он, преисполнившись гордости, будет считать себя равным великому Ликургу. На деле же его поступки крайне неразумны: неужели ради достижения общего блага требовалось, чтобы белые стали несчастными, а черные, напротив, счастливыми? Перед репрессиями, к которым вынужденно прибег этот глупец, белые наслаждались всеми удовольствиями, а после репрессий удача выпала черным. Следовательно, труд оказался напрасным, поскольку положение вещей, в сущности, не изменилось.

То, что он обязан был сделать, осталось неосуществленным, ибо все должны пользоваться благами жизни одинаково, а не одни за счет других. Законодателю, если он стремился к успеху, прежде всего требовалось тщательно изучить сущность эксплуатации, на которой белые построили свое благополучие. Может статься, что столь приятное для белых положение вещей, как это часто случается, во многом зависит от общественного мнения. Убедившись в этом, белым следует разрешить по возможности свободней пользоваться привилегиями, прежде обеспечивавшими им счастливую жизнь. Затем надо объяснить черным, что та эксплуатация, на которую они жаловались, во многом мнимая. И далее нужно убедить их принять возмещение, которое частично возвращает эксплуатируемым благополучие, ранее полностью похищаемое у них белыми. Таким образом, устанавливаются равновесие и гармония. С этого времени белые обязаны выплачивать возмещение, на котором настоят черные, так что прежняя эксплуатация отменяется, а новая возникнет лишь после уплаты требуемого вознаграждения.

И вот четыре тысячи граждан наслаждаются счастьем: белые оттого, что могут эксплуатировать черных, а последние оттого, что получили компенсацию от эксплуататоров. Повторяю, отныне все без исключения будут довольны, причем никто не подвергнется наказанию, хотя в определенном смысле злодеи, а также их жертвы продолжают жить вместе и, тем не менее, все остаются довольными.

Если этот закон в чем-то подведет, наказание все равно должно налагаться единообразно. К примеру, черный будет наказан за то, что, получив от белого требуемое возмещение, он затем откажется тому подчиняться; точно так же поступят и с белым, когда тот не пожелает выплатить компенсацию, равную прибыли от эксплуатации. Наказание — а необходимость в нем возникает не чаще двух раз в столетие — отныне будет налагаться отнюдь не на то лицо, из-за действий которого убыток понес другой: такое наказание — гнусность. В самом деле, разве следует считать справедливым юридическое признание счастья одного и несчастья второго? Нет, кара теперь постигнет нарушителя закона, гарантирующего общественное равновесие, так что она вполне справедлива.

Следует сказать, что для закона безразлично, если какой-то гражданин окажется счастливее другого, ведь для сохранения общего блага важнее, чтобы оба упомянутых гражданина пользовались им сообразно со своими возможностями. Значит, законодатель не должен карать того, кто попытается укрепить собственное благополучие в ущерб иному лицу, ведь этот человек всего-навсего следует велениям природы. Однако же законодатель обязан исследовать вопрос, не умалится ли счастье первого после того, как он поделится частью собственного благополучия с человеком, во всех отношениях достойным жалости. И если дело обстоит именно так, законодатель вправе установить максимально возможное равенство, заставив более счастливого помочь другому подняться на такой уровень благосостояния, когда тому не придется идти на преступление.

Продолжим далее перечень несправедливостей ваших законов. Предположим, некто, обойдясь с кем-либо дурно, затем договорился с пострадавшим о выплате тому возмещения. Вот вам уже и равенство: у одного — следы от ударов, а у второго в карманах поубавилось денег за счет отданных в уплату за нанесенные побои. Положения уравнялись, так что каждый должен быть доволен. Дело, тем не менее, не завершилось. Забияка, несмотря ни на что, попадает под суд. Но за ним более нет ни малейшего преступления, он полностью расплатился за прошлое, причем с немалой пользой для пострадавшего. Так нет, его все равно продолжают преследовать под пустым и постыдным предлогом удовлетворения правосудия. Неслыханная жестокость, не правда ли? Этот человек совершил только один проступок, следовательно, он и должен только единожды удовлетворить пострадавшего. Правосудие же обязано проследить за тем, чтобы он расплатился с пострадавшим сполна. Когда того удовлетворят, судьям надзирать более не за чем, однако негодяи желают безнаказанно обогащаться за наш счет, так что все без исключения граждане вправе силой избавиться от их назойливой опеки.[70] Прочие преступления объясняются с помощью аналогичных принципов и, значит, могут быть исследованы точно так же, несмотря на присущие им особенности. Даже убийство, страшнейшее из злодеяний, совершая которое, человек становится опасней кровожадных зверей, — даже убийство искупалось ранее повсеместно, а теперь искупается у народов, населяющих три четверти земли, суммой, пропорциональной значимости убитого человека.[71] Мудрые народы не должны прибегать к другим наказаниям, кроме тех, которые, по их мнению, принесут ощутимую пользу, отвергая средства, способные лишь удвоить, но не остановить зло, и тем более не исправить его.

С тех пор как я устранил побудительные мотивы убийства, — продолжал свой рассказ Заме, — это ужасное преступление на моем острове совершается крайне редко. Наказание за убийство очень простое, причем цель его нисколько не противоречит природе: виновного изолируют от общества. Описание примет преступника рассылается в каждый город, причем местным властям строго воспрещается принимать у себя этого человека. Затем я сажаю его на пирогу, где сложено месячное пропитание,