Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

уметь доказывать свою правоту наглядными примерами, убеждающими людей, что они многое потеряют, если откажутся следовать по пути добра. Если вы желаете, чтобы граждане уважительно относились к условностям и ограничениям, утвердившимся в обществе, научите их понимать присущие обществу могущество и силу. Наказаниями здесь ничего не добиться. Соображения, высказанные мною, заставят вас быть крайне осторожными в выборе возмездия тому, кто в чем-нибудь провинится против общества. Ваши нынешние законы, вместо того чтобы воссоединить человека с обществом, или изолируют провинившегося, или лишают его жизни — сплошные крайности… Какая непроходимая и вместе с тем нетерпимая глупость! Сколько времени потребуется на то, чтобы от нее избавиться! Когда же, наконец, ее начнут проклинать?!

Человек гнусный и презренный, внушающий ужас, рожденный лишь затем, чтобы служить палачом нашего рода, страшное чудовище, ты возомнил, будто тюремные цепи и виселицы являются неопровержимыми аргументами, но тогда тебя следует сравнить с безумцем, предавшем огню свой ветхий дом, вместо того чтобы приступить к ремонту. Когда же ты, наконец, перестанешь думать, будто бы в мире нет ничего прекраснее твоих законов с их великолепными результатами? Откажись от несносных предрассудков, ведь из-за них ты без всякой пользы запятнал себя слезами и кровью твоих сограждан. Доверься природе, пусть она поступает по-своему, разве ты когда-нибудь раскаивался в излишнем к ней доверии? Неужели величественный тополь, гордо устремляющий к небу свою вершину, менее красив, чем чахлый кустарник, подстриженный тобой по правилам садового искусства? А дети народов, которых ты называешь дикими? Растущие на свободе, они, когда пробуждается соответствующая потребность, как и все животные, тянутся к груди своей матери. Разве они выглядят менее цветущими, сильными и здоровыми, чем хрупкие дети твоей страны, с первого дня появления на свет чувствующие, что рождены вечно носить цепи?

Чего же ты наконец добился, оскорбляя природу? Если ей удается избежать твоих преград, то все получается прекрасным и величественным. Искусства же, столь тобою ценимые, поощряемые и прославляемые, — эти искусства обретают истинную возвышенность, лишь подражая естественному беспорядку, чему препятствуют твои нелепые действия. Итак, позволь природе продолжать прихотливую игру, не надейся сдержать ее пустыми предписаниями: она все равно их нарушит, как только того потребуют ее собственные законы. И тогда ты, подобно всему тому, что тебя сковывает, станешь жалкой игрушкой, полностью зависящей от мудрых прихотей природы».

«Великий человек! — вскричал я в порыве энтузиазма. — Весь мир должен быть освещен светом вашего разума. Счастливы, стократ счастливы граждане этого острова, но в тысячу раз благословеннее будут законодатели, сумеющие вам подражать! Платон совершенно верно заметил: “Государства не станут образцами благополучия до тех пор, пока не будут иметь в качестве правителей философов, а правители не превратятся в философов”».

«Друг мой, — отвечал Заме, — вы мне льстите, а я не падок на лесть. Поскольку же вы, воздав мне хвалу, воспользовались словами философа, позвольте доказать вашу неправоту, сославшись на другого мыслителя.

Солон в разговоре с лидийским царем Крезом проявил твердость. Царь пытался ослепить законодателя величественной роскошью, но в ответ услышал суровую отповедь. Баснописец же Эзоп осудил поведение Солона.

“Друг, — сказал ему поэт, — к царским персонам или не следует никогда приближаться, или с ними надо говорить только о вещах лестных”.

“Скажи лучше, — отвечал Солон, — что к ним или не следует приближаться вообще, или с ними надо говорить только о вещах полезных”».

Мы вернулись домой. Заме подготовил там для меня новое зрелище.

«Входите, — пригласил он меня. — Вначале вы видели только наших женщин, затем — одних мужчин, а теперь вы сможете наблюдать их вместе».

Открываются ведущие в обширную гостиную двери, и я вижу перед собой пятьдесят прекраснейших женщин столицы в компании пятидесяти молодых людей, отобранных по росту и красоте фигуры.

«Те, кого вы видите перед собой, — люди семейные, — пояснил мне Заме, — у нас появляются в свете только после вступления в брак, как я вам уже говорил ранее. Вместе с тем, хотя все собравшиеся связаны брачными узами, вы не отыщете среди них ни одной семейной пары, поскольку мужья пришли сюда без жен, а жены — без мужей. Полагаю, что таким образом вы составите себе лучшее представление о наших нравах».

Милое собрание уселось за стол, уставленный простыми и свежими кушаньями, а затем каждый порадовал нас своими талантами. Они играли на каких-то инструментах, совершенно нам неизвестных: по-видимому, ими на острове пользовались еще до приобщения к цивилизации. Одни из этих инструментов походили на гитару, другие — на флейту. Музыка, однако, не отличалась разнообразием тональности и совсем мне не понравилась: видно, Заме не познакомил островитян с нашей музыкой.

«Боюсь, что музыка не столько облагородит, — шепнул он мне, — сколько изнежит и развратит их души. Между прочим, мы тщательно избегаем всего, что может изнежить нравы. Я оставил им те инструменты, на которых они играли и раньше. Здесь я не намерен вносить ничего нового».

После концерта представители обоих полов вместе танцевали, а также показали нам несколько игр. Во всем неизменно проявлялись стыдливость и строжайшая сдержанность: ни жестом, ни взглядом, ни нескромным движением они не могли оскорбить даже самого строгого наблюдателя. Сомневаюсь, чтобы какое-нибудь европейское собрание смогло удержаться в столь жестких рамках. Я не видел ни далеких от приличий рукопожатий, ни непристойных перемигиваний, ни подталкиваний коленками, никто не шептал двусмысленных слов, не разражался приступами смеха — одним словом, никто не вел себя так, как принято в нашем растленном обществе, где повсюду царят грубость, бесстыдство, бесчинство и разврат.

«При столь незначительных ограничениях, — сказал я Заме, — с такими мягкими законами и без религиозных запретов в этом собрании должна была бы процветать полная распущенность, которой я, однако, не наблюдаю».

«Законы и религиозные обряды подавляют нравственность, но отнюдь не способствуют ее очищению, Порядочного человека следует воспитывать не прибегая к помощи вооруженных кандалами палачей, без догматов и храмов, в противном случае мы вырастим злодеев и лицемеров, но так и не увидим добродетели. Мужья этих женщин, хотя и отсутствуют, остаются друзьями танцующих юношей. С женами они живут счастливо, ведь они выбрали их, руководствуясь чувством любви. Так почему же вы думаете, что их друзья, которые тоже любят своих жен, потревожат покой счастливых собратьев? Тогда они наживут себе сразу трех врагов: женщин, которых они домогались, собственных жен, пришедших в отчаяние от поступков мужей, и, наконец, друзей, оскорбленных такими действиями.

По моему настоянию воспитание детей определяется этими принципами. Здесь правила порядочности всасываются с молоком матери и затем укрепляются в детских душах благодаря могущественнейшим из педагогических средств — чувствительности и деликатности. Зачем