Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин

***

Задумано было так: Ергали откроет собрание, по его предложению изберут президиум, и уполномоченный начнет делать свой доклад. Но вышло иначе: неожиданно учитель Абитай попросил слова и от имени партячейки прочел список руководителей собрания. В аулах вдоль оврага <где погиб черный пес> собрания проходили часто, но такого, чтобы в них вмешивалась партячейка, еще не бывало. Люди даже и не вспоминали о ней, будто она и не существовала вовсе. Весть о предстоящей конфискации байского имущества сегодня была у всех на устах, однако никто толком не представлял, что все это значит. Лишение голоса, обложение бая налогом, распределение его земли -все это было не только возможно, но и привычно. А вот слух про то, что по декрету бая еще будут и <конфисковать>, и куда-то выселять, казался настолько странным, что люди разводили руками. <Неужто так оно и будет?!>

Председательствовал Жумагул, а в президиум была избрана и Берен. Ергали вдруг оказался совершенно не у дел и поспешил затеряться в толпе. Собрание еще не начиналось, когда встал Курумбай:

- На собрании находится мулла Абен. Полагаю, что его присутствие нежелательно.

Мулла едва не задохнулся от такого унижения и затравленно поглядел на стариков. Кто-то из них неуверенно заступился за него:

- Да пусть сидит. Мулла-то он небольшой.

Однако большинство проголосовало за то, чтобы мулла убрался восвояси. Абен-мулла поднялся и, пошатываясь, волоча за собой посох, ушел. И в это время произошло нечто такое, что заставило забыть о позорном случае с муллой. Подвода, груженная домашним скарбом и разобранной юртой, со скрипом остановилась возле собравшихся. На тюках сидели Кайролда, Жауке и Балдай. Кайролда и Жауке были поражены множеством собравшихся, а Балдай так и ахнула, увидав, что за столом президиума восседает ее дочка.

- Зрачок ты мой!.. Солнышко! - ворковала она, неловко слезая с телеги.

Все теперь разглядывали их. Некоторые, увидев Жауке, хмурились, качали головами, ворчали:

- Притащился все же кафир!..

- Говорят, сам бай помог ему переехать.

- Знает бай, когда кому следует помогать!

Курумбай выбрался из толпы, пошел навстречу Жауке. В это время Кайролда и Жауке тоже слезли с телеги, не спеша отряхнулись и так же неторопливо направились к собранию. Многих неприятно кольнуло то, что они разговаривали с Курумбаем и его друзьями этак небрежно, на ходу.

- Ишь, как выпендривается Жауке!

Кто-то жалостливо вздохнул:

- Что ж... Мало разве мук вынес, бедняга?!

Те, которым неожиданный приезд Жауке был очень не по душе, однако, первыми приветствовали его:

- Вовремя подоспел, Жауке!

- Хорошо, что приехал, Жауке!.. - кричали ему.

Нугман говорил просто и свободно. Он не вставлял в свою речь поминутно <так сказать>, не повторялся, не искал слов. Он просто разговорился, и многие из присутствующих даже не предполагали, что он так образно и складно может говорить по-казахски. В ту пору в ауле считалось, что образованные люди и большие руководители должны говорить коряво и неумело, ибо в душе они презирают родной язык. Байские прихвостни полагали, что только они являются истинными носителями и хранителями казахского красноречия. И когда в аулы приезжал уполномоченный, то обычно, посмеиваясь, они говорили:

- Ну, опять <так сказать> прибыл!..

Нугман в своей речи задел самые больные места. Некоторых прошибал пот. Другие еле сдерживались, чтобы не закричать от восторга. Когда Жауке попросил слова, толпа затихла, и множество глаз с любопытством уставилось на него.

Голос Жауке дрожал. Гнев распирал его. В глазах стояли слезы.

- Эх, кедеи! Бедняки! - сказал он. - Чего робеете? Почему молчите? Выше, выше головы! Кричите во весь голос! Пусть от его мощи задрожит весь овраг <где погиб черный пес>! Я отныне уже не плачу. Хватит! Я радуюсь! Мне даже трудно говорить сегодня от этой радости.

И верно. Лицо Жауке сияло. Берен подошла к отцу и вытерла вышитым платком ему слезы. Жауке порывисто обнял дочь.

- Видите? Вот она, моя дочь! Знаю: найдутся такие, кто осудит ее за то, что она вступила в комсомол. Скажут: <беспутная>. Напрасно! Ложь! Дочь Жауке -это пример для всех! Дочь Жауке возглавит комсомол!.. Потому что сам Жауке - комсомол. И жена его, Балдай, - тоже комсомол!

Мощный гул аплодисментов заглушил последние слова Жауке. Толпа вдруг всколыхнулась, из сотен глоток вырвался крик, разбудивший всю спящую степь. Стало шумно и весело, как на большом празднике...

***

...Глядя на насупившуюся, раскаленную от злобы Куляш-байбише, можно было действительно не на шутку испугаться. Толстого, пузатого бая Сержана просто качало от ненависти. От него отшатнулись все его дружки и сотрапезники. Даже Абен-мулла - и тот ни разу не глянул в сторону бая, стоявшего у порога юрты. Вот что значит остаться в одиночестве... Сержан вздохнул. Просторная белая юрта, в которой он вырос и жил, показалась ему чужой. От нее вдруг повеяло таким холодком, что по телу побежали мурашки.

Несколько человек во главе с Нугманом рылись в байских сундуках, описывали байское имущество. У огромного бурдюка с кумысом устроилась Балдай. Перед ней стояла вместительная деревянная чаша, полная до краев. Расписным половником помешивала она терпкий, остро пахнущий напиток. Глядя на пузырящийся пенистый кумыс, она точно воскрешала в мыслях все прожитое и виденное ею и время от времени тяжело вздыхала. Казалось, она не верила тому, что творилось сейчас перед ней, и от удивления цокала языком и чему-то улыбалась:

- Беренжан, доченька, кумыса хочешь?

Берен сидела тут же, рядом. На лице ее блуждала счастливая улыбка. Она изредка поглядывала на Нугмана. Ей нравилась его ладная, опрятная одежда, нежные, тонкие пальцы - он писал, все его манеры и движения. Берен переводила взгляд на Курумбая и думала: <Каким бы был Курумбай, если бы он был так же образован и

воспитан?> И от этих мыслей ей становилось самой смешно. Курумбай тоже улыбался ей, словно догадываясь, о чем думала сейчас девушка. Берен перехватила его взгляд и наигранно нахмурилась, как бы говоря: <Не гляди на меня! Не смейся!> И некоторые, наблюдая за этой их молчаливой игрой, ревниво и недобро косились на счастливца Курумбая.

Вообще в белой юрте сейчас царила радость. Но Ергали было особенно не по себе. Он был оглушен, растерян. Изо всех сил он старался не выдавать себя, держаться так, как и все, но чувствовал он себя одиноко, неловко и понимал, что здесь он словно бельмо на