журнал "ПРОЗА СИБИРИ" № 1995 г. - Павел Васильевич Кузьменко

но от этого он не становится мне менее дорог. Помню, как занимался гимнастикой и бегом знаменитый архитектор Крячков. А его внучка Наташа всегда возглавляла игру, в которую играли в основном девочки, — странную игру „в облака". Мы бегали-летали, а потом по ее сигналу ложились на мягкую травушку-муравушку и смотрели в небо. Там творилась сказка. Причудливые замки, фантастические животные, седобородые головы... А Наташа отгадывала.

Но папа не любил, когда мы бесцельно болтались на улице. Нашими постоянными занятиями были чтение и музыка. Перед войной я поступила в первую музыкальную школу. На экзамене спела „Катюшу" и „Если завтра война". Это, конечно, папино влияние.

Мама замечательно пела. У нее было меццо-сопрано удивительно чистого тембра. Когда мама пела, аккомпанируя себе на нашем старинном пианино, никто не оставался безразличен. Репертуар в основном классический, в основном оперные арии, высокие романсы. Но иногда и современные песни. „Орленок", от которого и я и папа всегда плакали, песни Дунаевского.

Началась война. Папе было 46 лет, на фронт его не взяли. Продолжал работать в институте. Новосибирск открыл объятия ленинградцам. В нашем доме появилось много ленинградских детей. Всем было трудно, но люди поддерживали друг друга. Сибиряки делили с ленинградцами квартиры, пайки, судьбу. Для нас это было естественно.

Папа жил с твердым убеждением, которое ничто не могло поколебать: человеку нужны только две смены платья — парадное и домашнее. То же и с обувью. Все остальное лишнее. И в нашем доме никогда не нарушали этого святого, очевидно крестьянского правила. Да, честно говоря, и мудрено было — нарушать. Ни до войны, ни тем более — в войну, а еще пуще — после войны, и купить-то было нечего. Но так во мне это и осталось.

Зато книги...

Как папа любил книги! Стремясь приучить к книгам меня, хитро поручал мне разные с ними действия: вытирать и красиво расставлять в шкафах и на стеллажах, составлять каталоги, сначала — детских книг, потом все взрослее, взрослее. И самую большую обиду папе можно было нанести небрежным и плохим обращением с книгами. И это осталось во мне: книги — бесконечное счастье, радость обладания сокровищем, которое предстоит познать...

Всю войну папа работал над своей диссертацией, исследованием, которое, будучи главным делом его жизни, стало его трагедией.

Папин кабинет тонул в чертежах, расчетах, формулах, загадочных синусоидах, которые вычерчивал изобретенный им прибор — полюсограф. Мы все знали, как важна папина работа. Мама помогала ему считать на арифмометре, переписывала страницы рукописи.

Папа мечтал о Сибирской обсерватории. Его угнетала эта несправедливость — в европейской части множество обсерваторий, а в Западной Сибири, родной его Сибири, — ни одной!

Помню, как папа закончил диссертацию. Как ездил в Москву, вернулся, снова принялся за работу. Опять стучал арифмометр, переписывались бесконечные листы — благо, бумага была заготовлена в довоенные времена. Из запасенных листочков и нам с братом делались тетрадки — во время войны многие ученики писали между строчками старых журналов и книг.

Папа объяснял мне суть своей работы, и я даже делала доклад в школе. Как могла, конечно.

А жить становилось все труднее. Потеряли хлебные карточки. Как без хлеба, особенно мужчинам? Мама придумала. Забирала меня из музыкальной школы, и мы с ней шли к чайным. Были такие маленькие столовые — деревянные домики с деревянными крылечками. Хорошо помню эти крылечки, потому что на каждой ступеньке приходилось долго стоять в очереди, пока не войдешь наконец вовнутрь — в темное и дымное помещение. Там еще постоишь, пока не сядешь за столик. И тогда каждый получал стакан несладкого чая и булочку, кислую-прекислую, но такую желанную. Чай мы выпивали, булочки мама прятала в сумку, так — раза три-четыре. Потом пешком шли домой из центра привычной дорогой.

И еще выручала сахарная свекла, которую папа выращивал в огороде. И картошка, конечно. Золотая, милая картошка! Помню сорта, которые мы сажали, — „Лорх“ и „Пикур“. Сажали глазками. Резать глазки папа был большой мастер. А из картошки пекли драники, иначе — затирухи. Сначала из чищенной, потом — для экономии — из нечищеной. Жарили на гидрожире, комбижире, рыбьем жире, вазелине. И все было вкусно.

Одно из любимых занятий в нашем доме во всякое время — география. На стенах висели карты. Мы находили любой пункт, любые горы и моря, да еще и полезные ископаемые — вечная веселая игра. А в годы войны папа часто раскрывал другие карты — в большом атласе. Там подробно, до мельчайших пунктов, представлены страны Европы. Каждый день мы слушали сводки Совинформбюро, а затем папа отмечал путь войны. Мы волновались и радовались за каждый взятый нашей армией пункт. Война никого не обошла стороной. Уже погиб на фронте младший папин брат Алексей. Мамина старшая сестра Ольга погибла под Сталинградом в эшелоне беженцев из оккупированной Украины. Папина сестра Полина не давала о себе весточки из Западной Белоруссии. А в 43-м умерла в Татарске папина мама.

Папа переболел тяжелым гриппом, очень ослаб и летом отдыхал в санатории в Бердске. Там он познакомился с актерами Ленинградского театра им. Пушкина Юрьевым и Корчагиными-Александровскими, матерью и дочерью, чему радовался, потому что театр для папы, как и для всех нас, был необходимой частью жизни. Мы преклонялись перед Зоей Федоровной Булгаковой, Василием Ивановичем Макаровым, Еленой Герасимовной Агароновой, Николаем Федоровичем Михайловым, Сергеем Ивановичем Галузой, Верой Капустиной. Нас покоряли радиопередачи, в которых звучал голос Николая Михайловича Коростенева... Эти передачи всех объединяли и укрепляли чувство веры в правое дело нашей родины...

Настал долгожданный день Победы. Солнечный яркий день. Мы вместе со всеми бежали к центру, к площади, навстречу всеобщему ликованию. Тогда все чувствовали одинаково...

В конце мая папа сказал мне: „Геммочка, пойдем посмотрим нашу новую квартиру“.

Папу пригласили в НИВИТ на заведывание кафедрой геодезии.

Пригласили... на смерть.

Сейчас я спрашиваю себя: зачем это было нужно? И не нахожу ответа. Видно, такова судьба. А тогда в 45-м жизнь казалась прекрасной. Квартира понравилась. И жизнь в ней — тоже. К нам часто приходили студенты, члены кружка, которым папа руководил. Они наблюдали звезды в телескоп, установленный на балконе.

Когда в 46-м папа вернулся из Москвы, его торжественно встречали студенты и преподаватели — поздравили с успешной защитой, подарили огромный букет: на ивовых прутьях большие бумажные розы...

А потом... Однажды папу привели бледного и дрожащего, уложили в постель, Мама просила нас его не беспокоить. Но я все-таки зашла к нему и с ужасом увидела, что папа плачет... Мой