журнал "ПРОЗА СИБИРИ" № 1995 г. - Павел Васильевич Кузьменко

Профессор на собрание прийти отказался — звали дважды, но он заявил: „не хочу слушать клевету",-

Собрание решает обсуждать дело о ереси в отсутствие еретика.

Пересказывается история „сокрытия" антисоветского прошлого. Каются рекомендатели. Заливаются дежурные соловьи „чистоты рядов" — криминальные призраки Сенеки, Спенсера, Колчака вдохновляют на сплочение. „Мы должны сделать определенные выводы". „Мы должны знать всю подноготную каждого вступающего в партию". „Мы должны извлечь наибольший политический урок".

На чашу грехов обвиняемого обвинители и свидетели со страстью хоть и запоздалого, но чистосердечного раскаяния подбрасывают новые тяжеленькие гирьки.

„Язев в 46-м году потерял партийный билет, а секретарь не выносил этого дела на партсобрание, чем нарушил Устав нашей партии".

„Язев систематически не выполнял учебной программы, давая 270 часов в год вместо 540. Мы сами ему потакали. За что его хвалили?"

„Почему он считает себя профессором? Он был ранее не более чем и.о. профессора".

„Читал лекции у нас и в НИИГАиКе, да еще в сельхозинституте".

„Язев пропустил уже шесть (!) партийных собраний! Только за это мы обязаны исключить его из партии".

И вдруг — нечто в этой атмосфере непредставимое.

„Я считаю, что не следует рассматривать дело Язева в его отсутствии. Здесь два рекомендатора — вот им следовало бы извлечь урок: как можно взять свои рекомендации обратно? Это, я считаю, политический проступок. Партбюро вынудило его совершить".

Акт мужества, не правда ли? Голос Л.А. Кедровой.

И собрание с воодушевлением переключается на нее. „Защитницу" допрашивают, обращаясь к ней в третьем лице.

— Как смотрит Кедрова на политическую деятельность Язева в 1918 году?

— Считаю, что принадлежность к эсерам не доказана, а в отсутствие Язева все можно сказать.

— Как расценивает Кедрова отсутствие Язева на собрании?

— На его месте я бы пришла. Язев не прав. Но не право и партийное бюро, поставив дело так, что Язев положил партбилет.

В итоге „допроса" Кедрова получает свое: „выступила политически неграмотно, слепо", „поразило ее неумение разбираться в политических вопросах", „Кедрова говорит, что все собрание идет не в ногу, она одна идет в ногу", „плохо, когда коммунист становится против всего коллектива, он может остаться вне партии", „следует попросить Кедрову, чтобы она сделала шаг к коллективу, а не становилась на наклонную плоскость защиты Язева", „мы должны дать понять Кедровой, как себя вести "...

Дали понять. От нее требуют заключительного слова. И — „адвокат" переходит в обвинители.

Кедрова: Я сказала свое мнение по отдельным пунктам, только было, шумно и не все поняли. Я сказала и повторяю, что неправильно сделал Язев, что скрыл от партии свою политическую деятельность в период колчаковщины. Неправильно, что не пришел на собрание. Не прав, что положил билет. Раз товарищ Язев не присутствует на собрании, он не коммунист.

Вот и искомое единодушие. „Постановили: то же, что и в постановлении партбюро".

Теперь-то все?

Нет. Партия блюдет формальности. На бюро горкома Язев сказал, что его исключили заочно, а на собрании он не был по причине нездоровья.

28 апреля 1948 года. Общеинститутское закрытое партийное собрание. „Чтобы избежать нарушения Устава партии, мы вновь должны рассмотреть дело коммуниста Язева".

Пластинка заезжена, но ее крутят и крутят.

Астроном, кажется, немного пришел в себя. Он .даже способен шутить. (Урок с „аллегориями" не впрок).

Язев: „Насреддин однажды обратился к народу с вопросом — знаете ли вы, что я хочу сказать? Ответили — не знаем. Насреддин молча удалился. Когда он во второй раз обратился с тем же вопросом, ему ответили — „знаем!". И Насреддин сказал: „если знаете, то мне говорить нечего". И ушел. Тогда народ решил поступить так: часть будет говорить „знаем", другая часть — „не знаем". И в ответ на это Насреддин сказал: „пусть те, кто знает, расскажут тем, кто не знает". И опять ушел.

Положение, похожее на мое. Про меня говорили, что я бывший эсер, антисоветчик, лже-профессор и т.д. Все это ложь. Партийное собрание дезориентировано. Я написал письмо в адрес партийного собрания, но его не довели до сведения коммунистов. Сейчас, как установила партколлегия, все обвинения против меня оказались несостоятельными. Хочу остаться в партии и честно работать."

Вот как! Вот, оказывается, откуда способность шутить. Стало быть, между собраниями уже больной Язев (сердечные приступы один за другим) еще борется за себя, обращается за поддержкой в Москву, в местные партийные органы. И там, выходит, нашлись люди, готовые спустить его „персоналку" на тормозах.

Ссылка на партколлегию производит впечатление на товарищей по работе. Хор дрогнул — кто-то готов смягчить приговор.

„Язева нужно наказать, но в партии оставить".

„Он заслуживает сурового наказания, но в партии можно оставить".

Оживает Кедрова: „Горком не напрасно вернул дело Язева. И мне грозили здесь чуть ли не исключением. Считаю, что партбюро допустило ошибку. На Язева нужно наложить взыскание, но из партии не исключать".

И все-таки это считанные голоса. Большинство же неколебимо. Расценивает жест горкома как пустую формальность? Все тот же праведный гнев, все те же убийственные определения. Плюс свеженькие доказательства аполитичности Язева. „Свое выступление начал не с партийных решений, а с арабских сказок!“.

И Кедрова уличена: „удивляет поведение Кедровой, которая прошлый раз голосовала за исключение, а теперь призывает за оставление его в партии".

Читаешь — и поневоле вспоминаешь хрестоматийное „гвозди бы делать из этих людей". Понаделали. Но гвозди же кто-то должен вколачивать. А эти — сами вбиваются. Или это тяжелый молот „мы“ бьет каждого по головке, одним ударом вгоняя в крышку гроба для еще полуживого „товарища"?

За исключение Язева голосует 111 партийцев. Против — 46. И три воздержавшихся. Эти что — смущены сомнениями партколлегии? Или собственными? Кто знает... Но благодаря им ситуация не выглядит так беспросветно.

Если забыть, что на дворе — 1948-й.

7. „.. искоренить всех врагов"

Еще один памятный год в нескучной нашей летописи.

На повестке дня у партии — притупление бдительности. Повсеместное всепроникающее притупление. Не спит обком, но враг коварен. Вот и в пединституте пролез в партию бывший троцкист, некий Сизов. Нашли убежище — высшую школу.

18 мая 1948 года бюро Новосибирского обкома партии исключает Язева из своих рядов. Услужливые охотники преподнесли бюро еще одну пожелтевшую газетку — „Рабочий путь", орган Омского Губкома, за 1925-й год.

В газетке опубликовано совсем маленькое письмо.

Двадцать строк, а не затерялись в многолетнем хламе отработавших свое газет.

Такие письма не горят — как и великие рукописи?

„Письмо в