Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф

— Спасибо, — сказала ему сидящая в углу старуха.

Коциан остановился.

— Вы здесь каждый вечер сидите до конца спектакля? — спросил он у старухи.

— Да, конечно, — удивилась она. — Так полагается.

Она смотрела, как Коциан, стоя перед зеркалом, разглаживал пиджак и снимал с него какие-то пушинки, пока не послышались аплодисменты, а вслед за ними быстрые шаги, возвестившие, что вечер окончен.

Коциан вышел из туалета. В раздевалке толпились приглашенные на торжественное заседание, и он тоже начал проталкиваться к вешалкам.

— Девяносто седьмой! — кричал Коциан, держа номерок в высоко поднятой руке.

Многие здоровались с ним, он отвечал на поклоны и сам раскланивался. Уже человек десять видели, что и он был в опере.

— Привет, Кюкюллёи, — окликнул он сослуживца, придавая большое значение тому, чтобы его увидели коллеги.

— Где ты был, Коциан? — раздался знакомый голос. — Я искал тебя в антракте, хотел поговорить. Где ты сидел?

Это был Андришка.

— Да там… — неопределенно пробормотал Коциан.

— Я тебя нигде не видел.

— Я сидел… словом… там…

Андришка подумал, что Коциан сидел в первых рядах и теперь не хочет кичиться перед ним.

— Ну, если ты стал таким важным… — начал Андришка и задумался: почему же все-так;. Коциана посадили на столько рядов впереди него?

— О боже… — вздохнул Коциан.

— Рядом со мной было два пустых места, я думал, что одно из них твое.

— Два пустых места? — удивленно переспросил Коциан.

По воздуху через головы плыли пальто, прыгали шляпы, змеились кашне, над толпой стоял гул голосов.

…На другой день утром в кабинет к Коциану вошла его секретарша Мали и подала конверт.

— Какое-то приглашение, — сказала она.

Коциан снова покраснел, увидев знакомую печать на конверте. Лайошу Коциану с супругой… В конверте было два билета в десятый ряд на вчерашнее торжественное заседание в оперном театре.

Перевод Е. Бочарниковой.

Булчу Берта

ПАРЕНЕК С ЦИТРОЙ

Два года домна мурлыкала в моей жизни как исполинская кошка. Мне не приходилось иметь дело с выплавкой металла — этим занимались металлурги. Из литейного цеха к нам доходил лишь яркий свет, удушливый запах газов да монотонный грохот и гул. Я же должен был изо дня в день огромной сердцевидной лопатой разгружать вагоны с китайской рудой, советским коксом, известняком и доломитом.

Я работал наверху на бункерной эстакаде.

На первых порах в бригаду брали кого попало. Собственно говоря, и бригады-то не было, просто несколько человек взяли в руки лопаты и взобрались на вагоны. Прошло несколько недель, прежде чем сложилась бригада. Но как оказался в ней маленький Лаци Брадер, и до сих пор не знаю. Наш бригадир Потьонди по нескольку раз в день подходил к нему и орал:

— Эй, парень, тут тебе не детский сад, здесь надо вкалывать!

Паренек по фамилии Брадер, — так и мать его звали, не довелось ей мужней фамилией обзавестись, был худым и белобрысым. По вечерам он доставал из-под кровати цитру и ощупью, как слепой, перебирал струны. Душевный он был парень, да, к сожалению, не душа лопату ворочает. Потому мы неохотно работали с ним. Пока мы все уже по целому вагону разгрузим, он — только половину. Каждое утро Потьонди задавал один и тот же роковой вопрос:

— Кто хочет работать с Музыкантом?

Желающих, конечно, не было. В такие минуты каждый из нас с великим интересом начинал разглядывать дымовые трубы, скипы или же созерцал облака над Дунаем. Наконец, переругавшись со всеми, Потьонди подсовывал кому-нибудь Музыканта, и этот «кто-то» потом весь день ел парня поедом. На следующий день начиналось все сначала. Другие бригады в шесть часов уже работали, а мы все пререкались, стоя на рельсах. Через месяц Потьонди, едва завидев Музыканта, начинал нервничать. Вся бригада ругала и поносила его. Музыкант ходил расстроенный и боялся нас. Надо было что-то предпринимать.

— Нечего спорить. Теперь каждое утро будем тянуть жребий, — сказал Потьонди и показал нам шесть спичек. Тот, кто вытащит спичку без головки, будет работать с Музыкантом. Это несколько улучшило дело, но все же без ругани не обходилось.

В начале июня один за другим стали прибывать составы. Около путей выросли сверкающие груды руды. Ветер вздымал между рельсами рыжевато-красные облака пыли, гонялся за паровозами, плясал среди бункеров. Однажды вечером поднялся настоящий ураган. Ржавая пыль с мелькавшими в ней серебристыми зернышками руды, дым домны и электроцентрали, — все смешалось в одном вихре. Над Дунаем поднялась темная завеса, застлавшая весь горизонт. Ночью хлынул грязный ливень. На следующий день на стенках бункера осела руда. Она буквально прилипла к ним: в середине бункера уже почти ничего не было, а у стен руда доходила до самой сетки.

— Кому-то придется спуститься и поработать кайлом, — сказал Потьонди, уходя в контору.

Дюла Лазар пролез через решетку, потом спустился на руду. Ему передали кайло.

Он уже минут десять отбивал руду, когда она вдруг подалась под ним — сперва поползла медленно, незаметно, словно исподтишка, — и вдруг неожиданно ее уровень понизился сразу на полметра. Все это произошло мгновенно. От испуга Лазар не успел даже крикнуть. Лишь когда его засыпало до поясницы, он взвыл отчаянным, нечеловеческим голосом.

Я работал в соседнем вагоне и вздрогнул от крика. Я понял, что случилась беда, и тотчас же спрыгнул на рельсы. Там были уже двое. Испуганные, они топтались около решетки. Теперь Лазар, ни на секунду не умолкая, отчаянно вопил:

— Помогите!.. На помощь!..

— Спускайте скорее трос! — крикнул я на бегу. Но, добежав, увидал, что под рукой нет ни троса, ни шеста.

— Куда вы девали предохранительный трос? — накинулся я на испуганных ребят.

— Остался внизу, в раздевалке.

— Ох, быть беде! — сказал я, потом схватил лопату и просунул ее сквозь решетку. Лазар доставал только до ее кончика и не мог уцепиться. Между тем руда снова начала сползать со стен бункера. Она спускалась все ниже, и Лазар погружался в нее все глубже и глубже. Глаза его выкатились, лицо посинело — уже не от страха, а от боли. Руда с каждой минутой сжимала его все сильнее. — Еще немного и раздавит. Попадет в вагон-весы, оттуда в скиповый подъемник и — конец. Домна автоматическая, ее не остановишь, — мелькнула в голове ужасная мысль. Кто-то побежал за тросом, но ждать было нельзя. Надо было действовать молниеносно, — ведь Лазара с каждой секундой засасывало все глубже. Руда рыжела уже у самой его груди. Сбежались люди, из соседней бригады тоже прибежали, но все бессмысленно метались между рельс, не