Путь Абая. Книга вторая - Мухтар Омарханович Ауэзов

на этого джигита с детства сородичи и близкие возлагали большие надежды. И он их оправдывал. Сегодня я мог увидеть его, поговорить с ним, узнать поближе. Оказался он и на самом деле надежным малым, славным джигитом... Счастливой тебе дороги! - И старый Еренай, оглядев сумрачные лица жатаков, продолжил: - Обещал вернуть угнанных семь лошадей. Обещал у толстобрюхих вырвать пеню за потраву в прошлом году и в эту весну. Вот почему я так хорошо говорю об этом человеке!

Забитым, несчастным жатакам такое было выше их понимания. Чуть ли не тревожно, с робостью обращались друг к другу:

- Слыханное ли дело? Все семь голов? Вернут, говоришь?

- И за потраву уплатят? И за вторую тоже уплатят? Бисмил-ла! Неужели это правда?

- Да пусть счастлива будет его дорога!

В этих словах слышались и робкая бедняцкая надежда на удачу, и горькое недоверие ко всякому доброму обещанию. Тусклые глаза жатаков обратились к удалявшемуся облаку пыли, словно это сама их надежда так бодро мчалась по дороге к тому далекому краю, где решатся на удивление хорошо и удачно все их дела. Аул бедняков смотрел вслед повозке, увозящей Абая.

3

Эта поездка продолжалась особенно долго, и Абай возвращался домой с большой задержкой. Задержали его в городе встречи с Михайловым, Андреевым, которые начались еще с ранней весны, в апреле. Эти встречи были очень важными в жизни Абая, явились для него бесценными уроками той российской действительности, которая могла связать тысячелетия бытования кочевой степи со всем остальным современным миром. Из-за этих уроков он и задержался так долго в городе. Сейчас середина лета, аулы уже давно находятся на горных джайлау.

Выехав из Ералы, путники имели еще одну ночевку в пути, и на второй день, постоянно погоняя пару саврасых на широкой рыси, только к вечеру смогли подъехать к аулам Кунанбая. И самый первый при дороге большой аул, мимо которого они проехали, был аулом Такежана на Ботакане. Насчитывавший около десяти юрт, его аул сильно разросся, смотрелся богатым, самодовольным, и со всех сторон на пастбищах пестрели табуны лошадей и стада овец.

- Не будем тут останавливаться, - сказал Абай нукеру.

До родного аула оставалось не больше ягнячьего перегона, и Абай хотел доехать, пока дети не легли спать. Повозка катила мимо крайних юрт жатаков Такежана, и, указывая на эти закоптелые, штопанные кусками войлока балаганы, Абай вспомнил о необыкновенной скупости его жены Каражан:

- Посмотри, Баке, - обратился он к Баймагамбету, - там наверняка живет пастух, скотник или сторож. До чего же убогим выглядят эти лохмотья на юрте, словно одежда нищего. Чего бы этой Каражан не выделить нового войлока на очаг работникам? Нет ведь, сдохнет, а не выделит, богом проклятая баба!

Баймагамбет, полуобернувшись к нему, усмехнулся, сверкнул синими глазами.

- Абай-ага, о чем вы толкуете! От Каражан такого добра не жди. Хотя держит она у себя соседями не каких-нибудь немощных стариков, а самый работящий и сильный народ. Работать заставляет, а заботиться о них и не думает.

Миновав аул, путники увидели, как к длинному изгибу синего ручья спускаются с высокого берега на водопой кони большого косяка, вздымая в воздух золотистые клубы пыли. Коней было много, - Абай, окинув их взглядом, мысленно попытался определить численность косяка.

- Оу, неужели все эти кони принадлежат Такежану? - обратился Абай к нукеру. - Когда и как умудрился он столь приумножить свое достояние?

В это время со стороны оставленного позади аула послышался дробный топот конских копыт - и повозку вскоре догнал верховой мальчик, подросток по имени Азимбай, племянник Абая. Под ним был хороший рослый конь, трехлетка-вороной со звездочкой на лбу, настоящий аргамак. Вся упряжь на нем и седло были украшены чеканным серебром.

- Ассалаумагалейкум, Абай-ага! - приветствовал мальчик дядю, сравнявшись с повозкой, двигаясь по дороге рядом. И тут же без промедления передал поручение Каражан: - Меня мать послала к вам. Она сказала салем: «Не остановился в нашем ауле - гостинцев, что ли, жалеет? Все равно утром пришлю за ними, пусть оставят для меня конфеты, чай-сахар, кишмиш-урюк, и пускай другие невестки все не съедят!» Выпалив все это, мальчик с довольным видом уставился на дядю узкими, припухлыми глазами. В этих глазах, не по-детски жестких, угадывалась его мать Каражан. И, не пожелав сказать дяде что-либо еще, он стал придерживать коня, чтобы повернуть назад. Тут Абай крикнул ему:

- Стой, Азимбай! Давай, подъезжай ближе!

Тот подъехал вплотную, поскакал рядом с повозкой. Абай мягко, доброжелательным тоном начал делать ему внушение, на правах старшего и близкого родственника:

- Жаным, дорогой мой, если тебе так хочется гостинцев, то пусть хоть все сласти в этой телеге будут твоими. Поедем с нами, заночуешь у нас в ауле, а утром все заберешь с собой! Хорошо? Я не заехал к вам, к твоим родителям, только потому, что уже поздно. Меня ждут старшие: мать, отец. Ждут и не ложатся спать... Но я хочу тебе еще что-то сказать. Баймагамбет, потише гони лошадей!

И когда повозка перестала грохотать колесами по твердой дороге, Абай продолжил свое нравоучение:

- Ты, я вижу, вырос, совсем большим джигитом стал. И ты должен понимать - не все, сказанное твоей матерью, может быть правильным. Разве это правильно, не успев поздороваться с дядей, едущим издалека, тут же говорить о подарках: «дай мне, оставь мне»? Подумай! Если она тебе мать, я тоже не чужой, и меня надо слушаться, ты понял? - И Абай пристально всмотрелся в лицо племянника.

Но его слова малолетний Азимбай воспринял не с добрыми чувствами: насупился, молча уставился в глаза дяди строптивым взглядом. Абай вздохнул и сам заговорил первым:

- Неужели все эти табуны - вашего аула?

- Еу, конечно, наши, а то чьи же? - был ответ.

- Сколько лошадей?

Мальчик на это ничего не ответил. Он знал, конечно, сколько у них лошадей, но не хотел говорить: однажды отец ему сказал, что открывать чужим численность своего скота - плохая примета. «Не смей болтать об этом на людях!» - строго наставлял Такежан, и сын