Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

Ясно, что это была беззастенчивая ложь со стороны мальцов: ведь только-только пробило шесть, а до восьми часов, то есть до начала занятий, они могли бы обежать весь город.

Вот тут-то и прозвучала первая пощечина.

Я ожидал, что пощечина разъярит людей, но, как ни странно, она укротила их. Женщины сразу замолчали да и мужики поубавили голос.

Чтоб не стоять сложа руки, мы решили устроить проверку документов.

Я наугад отобрал двух унтер-офицеров и поручил им начать действовать по обеим сторонам от билетной кассы. Как раз туда, в просторный зал ожидания, и устремились пассажиры после этой единственной пощечины.

Сам я в это время медленно расхаживал взад-вперед и наблюдал за происходящим, ожидая от своих унтер-офицеров с немытыми физиономиями, от людей, которых ни хорошими, ни плохими не назовешь, результатов этой дурно пахнущей, неторопливой процедуры. Но у них, однако, что-то не ладилось! Мне они пока ничего не говорили, но очень скоро выяснилось, что мужики редко носят с собой документы, да и у торговок, почти у всех, никаких удостоверений не оказалось.

Что же касается несовершеннолетних, то у тех, кроме учебников, разумеется, ничего не было.

Впрочем, я и сам толком не знал, надо ли здесь, в приграничной полосе, обязательно иметь при себе какие-либо удостоверяющие личность документы?

А спросить об этом я стеснялся. Мне самому нужно было решить, что делать. И я приказал: тем, у кого есть документы, стать вправо, у кого нет — влево. Мне тогда казалось, что эти «вправо», «влево» не имели особого значения, ведь стоило мне повернуться, и я бы мог уже спутать их.

Однако задержанные заметно поутихли. Когда начиналась проверка документов, прибывший из Паланки народ гудел и возмущался, но едва я показал рукой «вправо» и «влево», все, перепугавшись, замолчали.

И я вдруг почувствовал, что жизнь их и смерть в наших руках.

Но что именно делать с теми, кто уходил вправо или влево, я пока что понятия не имел.

Вскоре прибыли два жандарма со штабс-фельдфебелем. К шинелям у них были пристегнуты воротники из бурого волчьего меха. «Видимо, по причине исключительных морозов», — решил я.

Штабс-фельдфебель распоряжался уверенно, по-военному. Он тут же решительно скомандовал: всех подозрительных — в гимназию!

Помню, я улыбнулся: «В гимназию? Но ведь я даже не спросил, всем ли из них известно это слово».

Но фельдфебель не был склонен шутить, он попросил разрешения отобрать тех, кого нужно будет доставить в гимназию. И тотчас всех, кто стоял по левую руку от меня, начали выталкивать из зала.

Помню, я очень поразился тому, насколько точно воплощается в жизнь моя мысль, что мы — хозяева над жизнью и смертью этих людей. И все же, признаюсь, обрадовался, что решение этой задачи снято с моих плеч.

Из кассовых окошечек все время выглядывали кассиры, наблюдая за тем, что происходит.

«Пока тут распоряжаются жандармы, мне нужно исчезнуть, — подумал я, чувствуя глупость своего положения. — Нечего торчать здесь, да глядеть, как выталкивают женщин в платках и кожухах».

Я зашел в комнатку кассы, где стояла железная койка, покрытая одеялом; в нос ударил тяжелый запах угарного газа и пота. Как раз в этот момент железнодорожница с усталым, помятым лицом передавала свой пост румяному железнодорожному чиновнику с коротко подстриженными усами.

— Куда вы забираете этих торговок? — спросила меня женщина. — Я всех их знаю. В лицо, конечно. Они всегда приезжают сюда по ярмарочным дням, и я вижу их. Некоторые, покупая билет, чуть не с головой влезают в окошко.

Я не нашелся что ответить ей на это.

Но когда подошел следующий поезд, наверно из Апатина, и женщина встала с железной койки, чтобы идти на платформу, я загородил ей дорогу.

— Помогите мне.

— Оставьте меня в покое, — передернула она плечами.

Я прикрикнул на нее, и она пошла со мной.

С этим составом пассажиров приехало больше. Оставшиеся от первого поезда были вытеснены в коридор. С помощью кассирши мы быстро справились с толпой. Сначала она показывала пальцем на того, кого знала, а потом только глазами. У тех, кто ей был незнаком, мы спрашивали документы.

После проверки осталось всего человек шесть.

Тут ко мне подбежал дежурный по вокзалу и, назвав меня господином майором, спросил разрешения отправить пассажирский поезд на Старую Паланку. Я очень обрадовался этому. Весьма кстати!

Только после обеда я узнал, что этот состав должен был возвращаться не утром, а около полудня. Но какой-то купец с перепуганной физиономией уговорил машиниста отправляться немедля. Я не мог, конечно, знать, во сколько это ему обошлось. Во всяком случае, дежурный утверждал, что лично он не получил ни филлера.

Машинист — сам из паланковских, — возможно, действовал из солидарности. А жене своей он оставил записку: «Мать, к вечеру буду дома! Ференц».

Паланковцам я тотчас же приказал садиться в вагоны. Коридор очистился. Я уже стоял на перроне, намереваясь проследить за отправлением, когда ко мне обратилось несколько пассажиров апатинского поезда с просьбой разрешить и им уехать. Зная, что скоро прибудут новые составы, я подумал: бог с ними, пусть едут.

Что тут началось! Некоторые, узнав о моем решении, стали орать и вопить. Особенно женщины! Они-де приехали домой, и чего ради я вздумал отсылать их обратно.

И всего-то две-три бабы, а какой шум подняли! Я отмахнулся от них: ладно, оставайтесь!

Дежурный уже дал свисток машинисту. А кондукторов нет как нет, пришлось машинисту ждать.

Видя, что некоторые остались, кое-кто из севших в поезд решил последовать их примеру — ведь они не просто так сюда приехали, а по делу.

А вдруг удастся остаться?!

И они принялись вытаскивать из вагонов корзины, узлы, осторожно спуская их по ступенькам.

Я пришел в ярость и заорал:

— А ну-ка отправляйтесь к чертовой матери!

Хотя вообще-то я не имел обыкновения ругаться.

Паровоз засвистел, состав дернулся и пошел — без кондукторов. В последний момент еще одна женщина спрыгнула со ступеньки и растянулась на платформе. Юбка ее задралась и накрыла голову, открыв длинные, до колен, трико с начесом. Ей вслед из вагона выбросили плетеную сумку.

Женщина поднялась и, подхватив сумку, медленно пошла обратно. Она была худая, но в своей зимней одежде казалась полной.

В этот момент вернулся штабс-фельдфебель со своими жандармами. Тут же, конечно, нашелся охотник, который обо всем его проинформировал.

На этот раз фельдфебель не стал обращаться ко мне, как положено по уставу, а еще издали принялся размахивать руками.

— Вы что это изволите нарушать порядок?

Голос его звучал непочтительно, казалось, он уже имел обо мне