Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

— Привет!

— Привет! — ответил я.

«Ну и выродок!» — выругался я про себя. И попросил у унтер-офицера Балога почитать что-нибудь интересное. Полдня читал я о боевых действиях взвода, изучал его боевые порядки — цепь, походные колонны отделений, шеренгу — и порядок образования из взвода боевых групп. Дойдя до конца устава, я мог начинать его сначала, потому что мысли мои все равно были далеко. Да, я порядочно влип: вроде как и есть у меня рота, а на деле нет. Если бы я был настоящим офицером, то плевал бы на все это (теперь, конечно, легко так говорить, тогда же я думал по-другому), а я прапорщик, и любой жандармский унтер может помыкать мной, тем более если у меня останется всего лишь одно отделение сокращенного состава! Так что лучше уже сидеть и читать устав, не вникая в содержание.

И ничего не поделаешь, я вынужден молча смириться с тем, что мой старый друг, ну пусть даже просто знакомый, снисходительно говорит со мной, едва удостаивая взглядом, и подчеркнуто обращается: «Господин прапорщик…»

Такого со мной еще не случалось.

Поэтому, когда старший лейтенант Кепиро прокричал во дворе общежития мою фамилию, я даже не пошевельнулся. Да и зачем, когда только один Балог, снабдивший меня чтивом и давно куда-то исчезнувший, знал, где я скрываюсь. А по голосу этого Кепиро чувствовалось, что он собирается либо дать мне какое-нибудь задание, либо, как знать, даже наговорить мне неприятных вещей.

Правда, денщик мой в полдень разыскал меня и принес горячий гуляш. У этого скота нюх был как у лесного зверя. Да и на щеках словно лес дремучий. Сколько я, бывало, ни заставлял его по утрам бриться, к вечеру его физиономия уже зарастала целыми кустами щетины.

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что накануне он таки не нашел меня в ванной комнате! Хотя верно и то, что, во-первых, я заснул там, а во-вторых, строжайше наказал ему раз и навсегда не совать нос в хозяйкины комнаты, за исключением кухни, где он мог пользоваться водопроводным краном и хранить сапожные щетки и ваксу.

После обеда ко мне, в мой «тайник», попросился какой-то лейтенант-пограничник. Он договорился уже об этом с моим денщиком. Крепко выругавшись, он протянул мне руку, чинов, мол, не признаю. Его, дескать, послал Шани Кепиро на идиотскую стрельбу. Но не по людям. Под обстрел нужно было взять какое-то здание. Впрочем, говорил он об этом весьма неохотно и быстро переменил тему, спросив, где же я был, когда само небо стонало.

Этот лейтенант был офицером запаса. Среди пограничников их всегда было много. Они не привыкли играть в секретность, наоборот, только и искали повода, чтобы разболтать о том, что видели и слышали с четвертого января и по сей день и в чем они-де лично принимали участие. Говорить об этом было запрещено специальным приказом, однако солдатня не очень-то соблюдала такие приказы, да и офицерики запаса не знали удержу в своей болтовне.

Этот пограничник был в Жабале и в Чуроге. Я рассказал ему, что мне довелось мерзнуть лишь у Сентивана, а в чурогском магистрате я видел только шесть замерзших трупов наших новобранцев, которых партизаны вытащили из небольшого бункера. Это были как раз мои новобранцы. Еще до рождества, как только закончился курс одиночной подготовки, часть рядового состава мы передали пограничникам. И вот мы махнули туда, чтобы посмотреть на выставленные трупы. Нет, жандармы не произвели на меня никакого впечатления да и на моих продрогших солдат тоже. Зато те шесть новобранцев! Они так замерзли, что казались совершенно окостеневшими, и кто знает, когда с ними это случилось. Я даже не помню, как мы их похоронили. Они, конечно, заслуживали, чтобы их похоронили с воинскими почестями, да не до того было. Расквартировали нас в Чуроге отвратительно. Даже офицерам и то пришлось спать на соломе. И так мы обозлились, что готовы были любым способом отомстить за наших новобранцев.

Утром мы проснулись более спокойные, но в нас еще сохранился достаточный запас злости для того, чтобы броситься с кулаками даже на самого святого Петра, если бы нам сказали, что это он предал наших новобранцев. Ну, на завтрак нам дали хороший горячий кофе и граммов по сто сала на брата. Однако, попробовав кофе, мы сразу смекнули: сегодня ничего особенного не предвидится — кофе без рома. И все же он пришелся всем по душе: уж больно окоченели солдаты. Ведь всю ночь — в шинелях; разве что только поясные ремни отстегнули, бедняги, да башмаки многие сбросили.

А потом для поднятия боевого духа нам предстояло отмахать по снегу да по морозу весьма солидное расстояние. Правда, передвигаться теперь было немного легче: многочисленные грузовики, сновавшие по дороге, немного утрамбовали ее, но все равно скользко было ужасно.

Затем наша рота в течение двух недель обеспечивала охранение на юге Тительского плоскогорья. Когда светило солнце, снег искрился и скрипел под ногами. Мы несли патрульную службу, днем выставляя наблюдателей; если на снегу появлялся свежий след, мы шли по нему, но только в пределах отведенного нам района, за границы его мы не совались — это не входило в нашу задачу. Покидая один хутор, мы видели впереди еще несколько других, хотя маршрут наш был ограничен мощеной дорогой; по ней мы и передвигались, заглядывая в попутные хутора. Однажды моих людей обстреляли — всего один раз, — видно, заметили сверкавшие на солнце примкнутые штыки. А так полагалось, чтобы винтовки всегда были наготове к штыковому бою. Поскольку стреляли издалека, мы не стали доискиваться, кто стрелял и откуда. Даже новобранцы и те заметно скисли в эти дьявольские холода. Я не раз слышал, как они, беседуя между собой, говорили о тех своих шести товарищах, мол, получили бедняги то, что им на роду написано. Поэтому мне приходилось разжигать в них жажду мести, ведь нельзя же было на том успокаиваться. Да и по выстрелам они могли судить, что партизаны, переправившиеся по льду на противоположный берег Тисы, скрываются где-то неподалеку, в покинутых жителями хуторах, и в любой момент могут напасть на нас. Так что днем и ночью мы подвергаемся смертельной опасности. Вот в таком духе я проводил беседы со своими солдатами, а те только моргали да про себя благодарили судьбу, что не их назначили в тот злополучный дозор, с которым в новогоднюю ночь разделались партизаны.

Да, чтобы не забыть, о Новом годе! Ведь даже в приказе было расписано,