Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

После этого она до самого дома молчала. Мне кажется, она так и не поняла смысла моих слов.

Сабо

Не хватало еще, чтобы и этот грех мы взяли на себя! Господин капрал Дорнер никогда бы такого не сделал. Он не трус. Быть не может, чтобы он целился в грудь идущему навстречу человеку! Впрочем, я не это хотел сказать. Я хотел сказать, что капрал Дорнер, даже струхнув, не потерял бы присутствия духа и скомандовал бы тому человеку: «Стой!» — а затем: «Кру-гом!» И только в случае, если бы задержанный попытался удрать, Дорнер применил бы оружие или нам приказал бы стрелять.

Потому что, нужно признаться, на отдыхе, вне службы, он всегда толковал нам:

— Ребята, в присутствии господ офицеров я всегда с вами по-уставному: обращаюсь на «вы», даю замысловатые приказы о наступлении, называю «рядовыми». Но если мы попадем в боевую обстановку, не ждите от меня ничего подобного. Я лишь гаркну: «Коли!» или «Стреляй, ребята!» — а вы уж должны будете знать, что нужно делать. Там конец боевой подготовке, там настоящая жизнь. И смерть, если будете хлопать ушами! Чтоб вас стукнуло в самую любимую часть тела!

Этот капрал Дорнер умел красиво выражаться! Или, например, так:

— Ткнись-ка носом в то место, которым тетушка Мари плюхается на лавку!

Словом, в то утро мы, в общем-то не выспавшись, пришли в клуб левенте. И тотчас же стали там строиться, даже не пикнув о том, что мы, мол, устали от двухнедельного, почти беспрерывного дежурства. Жандармский капитан, распоряжавшийся людьми, отдавал команды таким суровым тоном, что у капрала Дорнера, пытавшегося было доложить о нашем положении, слова застряли в глотке.

Пришлось безропотно подчиниться. Нам было сказано, что обед каждый патруль получит в районе патрулирования.

Но мы свой обед, к сожалению, проворонили: то ли походная кухня заблудилась, то ли мы как раз в это время отклонились от маршрута.

Нельзя было, конечно, соваться в людные места, да еще по личным, в общем-то, делам. Но ведь мы не сами это придумали, нам капрал Дорнер приказал: у него, видите ли, в этом кафе, в кафе «Эржебет», бабенка была, которая оказалась самой настоящей шлюхой и оставила с носом нашего капрала. Нам нельзя было лезть в кафе «Эржебет», и мы это хорошо знали, а Дорнер еще лучше. И надо же было случиться, что жандармский капитан, распределявший нас, сидел именно там. Вообще говоря, всем было известно, что рядовому составу запрещалось посещать кафе «Эржебет».

Еще наше счастье, что мы не входили в помещение, а ждали Дорнера на улице. Когда он вышел из кафе, физиономия у него была багрово-красной, как свекла.

Не иначе как он получил оплеуху, решили мы. Дорнер повел нас в клуб левенте. А капитан приказал ему препроводить в гимназию большую группу каких-то людей.

И тут и там уже знали о нас. Капитан наверняка позвонил из кафе по телефону. Дорнер кипел от ярости, я никогда еще не видел его таким взбешенным.

Само по себе задание было нетрудным, хотя люди, которых нам надлежало отвести в гимназию, были с виду крепкими и здоровыми (женщин среди них не было), в большинстве своем — евреи. Бежать никто и не пытался. Один только попробовал было передать какую-то записку, но получил от Дорнера такой удар прикладом в спину, что сразу потерял охоту что-либо передавать.

В гимназию мы попали как раз к концу раздачи обеда. Сдав людей во дворе «поштучно», мы стали промышлять, чего бы перекусить. На дне котла еще были остатки обеда, правда уже холодные. Мы разделили их поровну. Отвратительные поскребыши — один жир. Он облепил нам весь рот и язык.

К этому времени Дорнер уже совсем дошел. Не знаю уж отчего, но эта жирная холодная похлебка окончательно вывела его из себя. Ни о чем его не спрашивая, мы гуськом, один за другим, поднялись на верхний этаж. Сначала зашли в уборную, а потом двинули в одну из аудиторий. Дорнер хорошо рассчитал. Там торчало не более десяти узников, почти никем не охраняемых, потому как аудитория была на самом верху. Мы заставили их сломать на дрова несколько парт и затопили печку. Пока они работали, мы сняли винтовки и поясные ремни, расстегнули шинели, а потом, по примеру Дорнера, сбросили и башмаки.

Выставили одного часового, меняя его через час. От печки скоро стало тепло, и мы задремали. Наши арестанты, томившиеся здесь, видно, с самого утра, голодные и холодные, тоже прикорнули.

Сон сморил нас, мы ничего не чувствовали, кроме тепла. Об ужине и не вспомнили: за завтраком наверстаем упущенное.

Незаметно стемнело, хотя было еще не поздно.

Вместе

Разговоры четырех мужчин были обыденными, их доверие друг к другу с каждым днем возрастало, и, несмотря на озлобленность и подозрительность, сердца их и души стали постепенно раскрываться. Даже сокровенные свои мысли они начали понемногу вплетать в рассказы о пережитых событиях.

В первый день лишь одно удивляло их: «Почему мы, четверо, вместе попали сюда?» Спустя несколько недель к удивлению примешалось чувство горечи. Но причиной горечи была разница в чинах.

Сабо обижало, что Бюки с важным видом перешептывается в сторонке с остальными. «Хочет остаться господином! Передо мной? Даже в таком скотском положении?»

В его мозгу зародилась страшная мысль: «Они хотят у меня все выпытать! Когда я не прислушиваюсь к их разговору, он дает им указания, как обвести меня вокруг пальца».

А у Бюки еще раньше возникло подозрение: «Когда этого Сабо сажали вместе с нами, то знали, конечно, что он простой солдат. А раз знали, то сделать это могли только с определенной целью».

Однако с двумя другими офицерами он не стал делиться своим предположением. Пусть каждый сам следит за своими словами! Мы же мужчины, в конце концов! А не выжившие из ума старухи!

Пусть сами смекают, почему он говорит с ними тихо, отойдя в сторонку.

Бюки

Жена у меня — высокая женщина, выше меня на два сантиметра. Впрочем, кроме нас двоих, никто не знает об этом. Когда мы померились, то от всей души хохотали над таким открытием. Разумеется, никто не замечает этой разницы.

Роза, жена моя, еще в пору девичества любила черный шелк. К черному платью она всегда носила белую шаль и, в зависимости от сезона, прикалывала еще красную розу. Цветок очень шел к ее черным волосам.

— Мне все