Плещущийся - Андрей Скабичевский

рассказала Сереге великое множество, но тот, осознав свое призвание, пропускал их мимо ушей, и постепенно мать стала привыкать к тому, что сынок у неё вот такой и ничего с этим не поделаешь.

– Есть будешь? – задала резонный вопрос женщина. По ответу сына она обычно определяла степень выпитого накануне. Частенько отравленный некачественным спиртом организм молодого бетонщика отказывался принимать любую пищу до обеда или даже до вечера.

– Давай, – без особого энтузиазма ответил Серега.

Мать этот ответ удовлетворил, значит, не сильно еще сынок вчера разошелся. Она пожарила яичницы с помидорами себе и отпрыску, и вдвоем приступили к трапезе.

– Ма, а дай денег, – вяло ковыряя желток, попросил Щавель. Просьба была обоснованная. Зная за сыном абсолютное неумение пользоваться финансами, Лидия Ивановна отобрала у него банковскую карточку, на которую ему перечислялись зарплата и аванс, и самостоятельно вела все финансовые расходы семьи Гоменюков. Время от времени она выдавала сыну определенные суммы на карманные расходы, но, как правило, все эти деньги были спущены в одном и том же направлении.

– Зачем тебе? – Лидия Ивановна не была деспотом, но и легковерной слабохарактерной дурочкой тоже не была – для выдачи денег нужно было предъявить разумное основание, желательно правдивое.

– Девочку в кафе сводить надо, – не поднимая глаз на мать, признался Серега.

Она внимательно посмотрела на сына и как-то даже посветлела. Аргумент Лидии Ивановне понравился: в очередной раз у неё забрезжила надежда, что сын встанет на путь исправления. Она знала много историй (правда, в основном из мира кино и сериалов), когда люди менялись к лучшему из-за любви.

– Я бы дала, но зарплата только во вторник, сам понимаешь, – сочувственно сказала мать. Зарплата на банковские карточки приходила в течение трех рабочих дней всему заводу в зависимости от важности цехов. Сначала основным цехам, таким как доменный, мартен, аглофабрика, прокатные станы, потом ремонтным цехам, затем приходила очередь обслуживающих завод организаций.

– Вот блин, – сокрушено вздохнул Серега, повесив нос.

– А ты позвони Трипперу. Он в пятницу искал людей, чтобы ему картошку выкопали. Обещал заплатить, – подсказала выход из ситуации мать.

Триппером называли Петра Петровича Петряковского – сорока шестилетнего мастера цеха, в котором работал Щавель. Кличку свою он получил за тройное «П» в инициалах, а также за свой характер. Петряковский человек не большого ума, но большого тела – ростом под два метра и весом за сто двадцать килограмм, – был абсолютно глух к потребностям и желаниям других людей. Как дурная болезнь он цеплялся ко всем людям, кто был ниже его по заводскому статусу на работе, и ко всем, кто был слабее его физически в быту. Для него было нормой не уступить беременной место в трамвае или, перемещая свою тушу из точки А в точку Б, толкнуть на ходу старушку, а то и человека на костылях. Также нормой было орать. Голос он имел грубый и зычный. Повышать его по поводу и без него – было особенной чертой Петра Петровича. В цеху его, естественно, никто не любил. Триппер, несмотря на занимаемую должность, абсолютно не умел читать чертежи, не разбирался в особенностях технологических процессов, путал ригели с кронштейнами и швеллер с монорельсом, не различал гнутый и катаный уголок, не знал, какое напряжение нужно сварщикам и сколько керосина нужно резчикам. Но начальство держало и ценило его за одно качество, которое на заводе было неписаным, но главным приоритетом: рабочие не должны простаивать. И никогда у Триппера рабочие не простаивали. Даже если не приехал кран, который должен монтировать узлы и детали, отключена подача тока и сварщики не могут варить, сломался компрессор и бетонщики не могут рубить бетон, не завезли уголки, швеллера, листовой металл и не из чего производить ремонтные работы – все равно люди не сидели без дела. Триппер, давящий своим голосом, ростом и массой, заставлял людей делать абсолютно бессмысленную, никому не нужную работу. Например, перенести кучу песка, гравия, а то и тяжеленных металлических заготовок или рельсов из одного угла рабочего участка в другой. Также достоинством в глазах начальства было то, что Триппер, известный своим громким и хамским поведением по отношению к рабочим, был абсолютно тих и робок, общаясь с мало-мальски вышестоящим руководством. Была у Триппера жена – неприметная апатичная блондинка, ничем особым не выделяющаяся, но получившая в народе прозвище Хламидия исключительно в виде наказания «жены декабриста». А также десятилетний сын, унаследовавший от отца толстые губы, толстые щеки, фамилию, имя и отчество (воображение не было сильной чертой семейства Петряковских) и как следствие – кличку Триппер, но с оговоркой «младший».

Звонить Трипперу Гоменюку не хотелось. Серега никогда не отличался высокой работоспособностью, от дурной работы всячески пытался отлынивать и, следовательно, был очень частой причиной возникновения раздражительного крика мастера. Но деньги есть деньги. Тем более что после завтрака ему полегчало – картинка уже не плыла (даже когда нагибаешься), да и легкая тошнота ушла окончательно.

Серега взял телефон, поклацал поломанным джойстиком, нашел нужный номер и нажал на вызов.

– Алё?! – раздался жирно и глухо, будто бутерброд упал на пол маслом вниз, голос мастера участка.

– Петр Петрович, здрасьте, это Гоменюк, – протараторил в трубку Серега.

Телефон замолчал, было ясно, что Триппер не ожидал звонка от этого абонента и теперь задумался, а что ему от него вообще могло понадобиться. Кроме рабочих цеховых моментов, толстого мастера с молодым бетонщиком ничего не связывало, да и по работе их отношения ближе всего были к отношениям «заключенный-надзиратель». Думал он недолго:

– Чё надо? – к маслянистому голосу стали примешиваться явные нотки раздражительности.

– Я это…слышал вам надо картошку копать? – скорее вопросительно, чем утвердительно выпалил Серега.

Телефон снова замолчал, потом раздалось уже гораздо менее раздражительное, но весьма требовательное:

– Ну?!

– Ну, так я это… могу, – Щавель наконец-то перешел к самой сути разговора.

Телефон в очередной раз помолчал, видимо, Триппер прикидывал, стоит ли доверять такое важное дело, как сбор урожая, Сергею Гоменюку, которого мастер считал пьяницей и лентяем. Видимо, собственная лень перевесила сомнения грузного мастера, потому что в трубке раздалось:

– Ну, приезжай, – и без всяких прощаний Триппер повесил трубку.

В начале девятого утра Серега в тех же черных спортивных штанах с раздутыми карманами от мобильного телефона, носового платка и мелочи, оставшейся со вчерашнего дня, и той же серой футболке уже стоял на трамвайной остановке. Триппер жил в четырех остановках от Щавеля, в частном секторе, называемым Волонтеровкой. Можно было дойти туда и пешком, но Сереге не хотелось лишний раз испытывать нервную систему Триппера. Мало ли, вдруг, если Сереги долго не