Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

— Покажешь?

— Подарю! Иностранная порнография тоже затрагивает звериный аспект, — продолжала О. — Вместе с тем, это примирение полов, возрастов, соединение не соединимого в одетой жизни. По-моему, это скучная этика.

— По-твоему, порнография раскрывает человека лучше, чем другие нарративы?

— Наше порно ебется на скрипучих кроватях. Это круто! Так натурально! В нашем порно женщину унижают, это порно гопников, следи за мыслью, отсюда со скрипом рождается Великий Гопник, равный другому Великом Гопнику — нашему великому народу.

— Ничего себе! Значит, они равнозначны: он и народ?

— Нет. Великий Гопник — это народный идеал, народ тянется к идеалу, но не всегда дотягивается, а Великий Гопник дотянулся, отжался и стал царем.

— Они отражаются, как зеркало в зеркале…

— Да, — нетерпеливо согласилась О. — А какие среди наших русских героинь есть красавицы! Обалдеть! Разве что украинки могут составить им конкуренцию. Но даже в Украине порно не столько ретиво, как наше. Меньше моральных нарушений.

— Мне иногда кажется, — признался я, — что через порно можно вывести Бога. Ведь именно там включен на всю мощь божественный компьютер.

— Прав Райх, — кивнула О. — Чем дальше, тем больше понимаешь иррациональный момент. Вот ты скажи, откуда эта страсть раздвинуть телке булки, вывернуть наизнанку? И ты посмотри: сами женщины поражены этим видом, уставятся, раскрыв рот, на подружку, как на гавайский закат, весь в розовых шрамах.

В коридор заглянул Дэвид Саттер — американский журналист. Он только что приехал из Киева. Дэвид похож на Байрона, у него ресницы длинные и мягкие, как у девушки. Мы знакомы сто лет. Он настолько в ужасе от России, что никак не может из нее уехать. Он всем хорош, только жадный.

— Ну, привет, — говорит он своим протяжно-ленивым голосом.

— И ты здесь! — улыбаюсь я.

— Какое красивое застолье!

— Не застолье, а коллективное захоронение.

— Меня скоро вышлют из России. Я написал книгу о взрыве домов в 1999 году. Я написал, что это сделали силовики. Ты согласен со мной?

— Ты хочешь, чтобы меня тоже выслали?

— Ну что ты! Живи здесь! Я только теперь понял, когда стал жить в Киеве, как ты прав. Ты всегда говорил: у русских и американцев разные ментальности. У украинцев тоже своя ментальность.

О. скептически смотрит на Дэвида:

— И тебе понадобилось столько времени, чтобы понять такую простую вещь?

— Ты — герой! — говорит ей Дэвид. — Я не люблю порно. Но у тебя политическое порно! Вызов Кремлю! Take care.

24. Хуйня тоталь

Сидим-едим мамин lemon pie. А кто вон там, что за парочка с затемненными лицами? Словно из полицейской хроники. Параллельное существование моих родителей, о котором я почти ничего не знал. Онихбыло не принято говорить, но иногда маму прорывало. От бабушки я слышал, что папа любил другую женщину, но это было покрыто туманом. Родители время от времени настороженно посматривают в тот угол. Она — красавица-блондинка, лица не видно, но тело — модель для гурмана-художника. Он — в бабочке, хорошо сложен, европейские жесты, сразу и не скажешь, что из секретного ведомства. Впрочем, она — тоже из параллельного ведомства.

А кто это громче всех говорит за столом? Это — великий Александр Александрович Вишневский. Обжора! Легенда советской хирургии. Он по знакомству сам резал маму — аппендицит. Назвал на операцию кучу студентов. Мама сто лет после этого стеснялась. Да она и умрет в конце концов от стеснения.

Ко мне подходит полногрудая Шурочка, моя антижена. Она обнимает меня и что-то шепчет на ухо.

— Шурочка, я не понимаю!

Шурочка шепчет чуть громче. Я слышу слова «Красная площадь».

— Шурочка, при чем тут Красная площадь?

— Тсс! Приходи ко мне попозже. Буду ждать.

Послы встают, прощаются. Вместе с ними Ирен — моя подруга с незапамятных времен, французская переводчица — спешит к двери. Тут я замечаю, что помимо нее уходит еще пара французов. У нас в семье всегда притяжение к французам. Журналист влиятельной газеты, в какой-то момент ее главный редактор, Даниэль, с женой.

В прихожей Ирен, я подаю ей пальто, говорит:

— Ты слышал новости? В Москве началасьэпидемия глупости.

— Это что, начало анекдота? — хмыкаю я.

Даниэль смеется:

— Это — смертельная болезнь. Так мне объяснили. Она постепенно распространяется по миру.

— Тоже мне новость! — говорю я. — Глупость была всегда!

— Это ты первым назвал глупостьрусской болезнью.

— Ну да, — подхватывает Ирен. — Раньше до тебя русской болезнью считалось пьянство, но ты сказал, что нет, не пьянство, а глупость.

Я отмахиваюсь, но тут из-за моей спины возникает Ерёма:

— Что! Русская болезнь! — от возмущения он начинает визжать. — Как вы смеете! Да наша глупость в сто раз умнее вашей умности!

Французы смолкают. Красная физиономия Ерёмы вызывает страх. На лацкане его пиджака военного покроя я вижу странную змейку — полу-свастику (похожую на позднейшую букву Z). Несмотря на молодость, у Ерёмы завидные тиражи у нас и за границей. Еще пару лет назад он приставал ко мне с просьбой пообщаться на предмет того, что он исписалсяи не знает, что с собой делать. Его борьба за справедливость мало кого заинтересовала. Но как фашист он сразу стал интересен. В Париже на книжном Салоне за ним гонялись журналисты:

— Верно ли, что вы сами участвовали в расстрелах на Донбассе?

Ерёма насмешливо молчал. Потом стал хохотать как безумный. Вот и теперь он принялся дико хохотать. Французы глазели. Они потом будут о нем рассказывать. О его хохоте и элегантной змейке-полусвастике.

— Кончай! — разозлился я.

Но он меня уже давно перестал слушаться.

— Вы все такие смешные! — задыхаясь от хохота, глумился он.

На его хохот вышла в прихожую О.

— Как это он оказался у нас дома? — недоумевает она.

— Французы пригласили! — ерничает Ерёма.

— Вон! Немедленно вон! — кричит О.

— Не уйду, — наглеет Ерёма. — Я, может, по либералам соскучился. Пришел посмотреть, как вы тут живете. А то, что я разгромил с друзьями твою выставку, так это от возмущения! Я — человек принципиальный. Сидеть тебе в тюрьме!

Я хочу ударить Ерёму, но при французах не хочется заниматься рукоприкладством.

— Иди за мной, — неожиданно говорит Ерёме О. — Мне надо что-то тебе сказать.

— Надо будет с тобой разобраться, — хмурится Ерёма.

Они исчезают на кухне.

— Мы остались с тобой в меньшинстве, — говорит мне Ирен. — У нас даже в посольстве есть люди, которые обожают Великого Гопника… Хуйня тоталь! В Москву с тайной миссией приехали израильские врачи. Они хотят с тобой встретиться, — шепчет Ирен.

25. Эмиграция

Когда гости ушли, мама обратилась к своей любимой