Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

— Вы меня действительно недооценивали. Я открою вам секрет. Это чисто психологическое наблюдение: в Земле обетованной, чтобы стать счастливым, достаточно казаться счастливым.

«Кроме того, надо еще обладать приятным даром забывчивости», — про себя добавил Кёпф. Ибо он помнил, что в свое время сам посвятил приятеля в глубины этих психологических откровений. Он сказал:

— Только старайтесь сохранить ваш дар бесхитростно наслаждаться жизнью. Благодаря ему вы можете добиться очень многого.

— Бесхитростно! Э, что там! — Андреас скорчил скучающую мину. — Что значит бесхитростно? Недавно, в тот знаменательный день, когда мы с Туркхеймером возвращались с биржи по Унтерденлинден, я ему прямо в лицо сказал, что он человек эпохи Ренессанса, тип конквистадора. В ту минуту я, пожалуй, и сам этому верил. Не стану отрицать, что в махинациях финансистов меня вдохновила эстетическая идея. Не так ли?

— О, еще бы! Но сейчас вы уже другого мнения?

— А как же иначе? Недаром наш брат ведет двойное существование. Мы бы охотно, не раздумывая, отдавались впечатлениям, охотно бы, как и прочие, наслаждались и восторгались. Но тот критический зуд, который одолевает нас, литераторов, вечно заставляет нас обращать внимание на изнанку жизни, на ее мелочную сторону. Разве вы этого не замечали? Все мы страдаем от сомнительного удовольствия видеть людей насквозь. Так же вот и человек эпохи Ренессанса оказался мыльным пузырем.

— Правда?

— Все вздор, дорогой коллега. Когда я ему разъяснил, что в почетные обязанности властелина входит, между прочим, и честь погибнуть от руки анархиста, он перепугался. Вот я вас и спрашиваю: если бы он с тем же правом, как «Туркхеймер», мог зваться «Борджа»{34}, разве бы он испугался? Нет, — нам следовало бы всегда помнить о нашем превосходстве над такими людьми; это самые обыкновенные грабители.

— Вы строги, коллега.

— Но справедлив. Ведь они прикарманивают национальное достояние. Национальное достояние! — повторил он с ударением.

Это слово, которым он гордился, вдохновило его на еще более резкие суждения.

— Другой пример. Туркхеймер хочет вызвать крах, убрать с дороги конкурента и разорить широкие слои населения. Он называет это — внести оздоровление. Обратите внимание: прежде чем решиться на крупную операцию, он подыскивает для нее красивое название. Точно так же поступает он с девчонкой рабочего, о чем я вам уже рассказывал. Приглашая ее со стариком к себе в контору, он тут же находит этикетку: на его языке это значит — сделать что-нибудь для народа. Как вы полагаете, зачем ему это?

— Не знаю, что и сказать.

— Ну, так я вам объясню. Бедняга боится собственной совести! — А!

— Совесть замучит его, если он не прикроет все свои проделки этаким фиговым листком. Поверьте моей опытности: у Туркхеймеров, несмотря на цинизм, предписываемый хорошим тоном, в сущности все напичканы моральными предрассудками. В конце концов это самые обыкновенные мещане.

— Что вы говорите! Откуда у вас такая проницательность!

Кёпф подозрительно щурился. Он вкушал радость бескорыстного ментора, слыша из уст преуспевшего ученика, первыми шагами которого на скользком жизненном пути он руководил, все свои поучения, твердо усвоенные способным юношей.

— Берегитесь только, как бы ваши богатые друзья не заметили, что вы их раскусили, — сказал он.

— Подумаешь! Боюсь я их! — Андреас прищелкнул пальцами. — Будто они не нуждаются в моей дружбе больше, чем я в их.

— Да неужели?

— Туркхеймер сам мне сказал. Я даже собираюсь при первом удобном случае подложить ему свинью. Если бы я только знал…

С видом завоевателя пронизывал он взглядом даль, словно ища возможности доказать властелинам Земли обетованной свое могущество. Луч солнца, прорвавшийся сквозь тучи, сверкнул на сбруе лошадей и в фонаре экипажа, приближавшегося издалека по Кениггрецерштрассе.

Кёпф покачивал головой, полный невысказанных сомнений. Он, правда, предвидел, что сангвинический молодой человек очень быстро возомнит о себе и переоценит свое положение в обществе. Счастливое самодовольство к лицу Андреасу; на какой-то срок с ним, пожалуй, будут мириться. Ну, а что, если он выкинет чрезмерную глупость и этим заденет слишком много личных интересов? Что, если от него пожелают избавиться? Тогда раньше времени оборвется многообещающая карьера и останется неразрешенным чрезвычайно любопытный вопрос: сколь пышно может расцвести на тучной почве Земли обетованной его счастливо одаренный «крестник», наивный карьерист и жуир, простодушный спекулянт. Охваченный мрачными предчувствиями, доброжелательный друг, так же, как и Андреас, готовился к неожиданностям. Откуда появится препятствие, о которое суждено споткнуться нашему бедному простаку?

Но тут его спутник замедлил шаг и Кёпф увидел, что Андреас, вытянув шею, уставился на собственный выезд, который приближался к ним. Там сидела молодая дама. Ее бледное лицо утопало в огненных красках. Огромное ярко-оранжевое сооружение из перьев склонялось, качаясь и кивая, над окрашенными чуть светлее волосами, легкими завитками окаймлявшими ее лоб. Поверх зеленого бархатного визитного платья на ней был белый golf-cape [34] с сизо-серым стоячим меховым воротником, рядом с которым еще ярче пламенело огненное великолепие прически и шляпы в перьях. Между колен она держала тросточку с серебряным набалдашником, а правой рукой в белой перчатке поглаживала шелковистую шерсть большой собаки, которая, смиренно опустив маленькую озабоченную морду, похожую на морду гиены, занимала почетное место рядом с хозяйкой. На передней скамеечке сидел рыжебородый, элегантно одетый господин. В неудобной позе, растопырив на коленях огромные руки в желтых перчатках, он с тупым и надутым видом взирал на прохожих.

Андреас притронулся было к краю шляпы, но снова опустил руку: казалось, он недоумевал. Но дама подняла лорнетку. Вместо того чтобы поднести ее к глазам, она потрясла ею в воздухе, замахала обеими руками и закивала, ласково улыбаясь, Андреасу и его приятелю. И унеслась под приглушенный топот своих рысаков, словно вспыхнувшее и погасшее пламя.

Молодые люди переглянулись. У Кёпфа чуть заметно дрогнули ресницы.

— Ведь это как будто она… девчонка… девчонка…

— Девчонка Мацке, — торжественно заявил Андреас. — Это она.

— Впрочем, у вас, дорогой коллега, вид был, мягко выражаясь, озадаченный.

— Но ведь это в самом деле нечто сногсшибательное!

— Признаюсь, что да.

— Нечто совершенно сногсшибательное, — рассеянно повторил Андреас, словно мысли его были где-то далеко. Весь остаток пути о его внутреннем потрясении можно было судить только по коротким возгласам.

— Нет, вот ведь бестия! Уже научилась орудовать лорнеткой!

— По-вашему, она держала ее как полагается?

— И всего за какие-нибудь две недели!

— О, женщина никогда не принадлежит к определенному классу, — заметил Кёпф, и глазом не моргнув. — Изысканнейшие манеры и низкопробная вульгарность присущи им чуть не с пеленок. Наряди их в новое платье, и они тут