Путь Абая. Книга II - Мухтар Омарханович Ауэзов

Вдруг раскрылась дверь из сеней - и на пороге гостевой комнаты встала промороженная, обсыпанная снегом фигура человека из степи, с обветренным лицом, с сосульками на усах и бороде, с кизиловой камчой в руке.

- Ассалаумагалейкум! - поздоровался со всеми этот человек.

Собравшиеся не очень-то дружно и отнюдь не сердечно ответили ему: все свои были на месте, никого больше не ждали. Минуту молодежь молча разглядывала его. Тут Исхак первым узнал его и воскликнул: «Ойбо-ой! Да это же Мухамеджан!» После чего лица у всех мгновенно изменились, засияли приветливыми улыбками.

Мухамеджан, выехавший пополудни из Акшокы, только что прибыл в город. Отвечая на первые распросы сидящих о родных в ауле, джигит живо раздевался - скинул промерзлые саптама, развязал пояс и снял верхнюю обледенелую одежду - словно выскочил из снежного мешка... Постоял на месте, жмурясь от наслаждения теплом, выжал в кулак мелкие сосульки с усов и бороды. Теперь его со всех сторон начали зазывать: «Сюда, сюда проходите, Муха!»

Мухамеджан вытерся поданным хозяйкой полотенцем, посмотрел в сторону тора, выбирая себе место.

- Ей, джигиты! Сегодня сяду-ка я между Мука и Кокпаем! -сказал он, и тотчас же Мука передвинулся, сел чуть пониже, освободив место. Когда Мухамеджан сел рядом с Кокпаем, этот сразу насторожился: абаевский джигит и «сосед» слыл за хорошего певца и сказителя, намного более известного акына, чем некоторые присутствующие здесь... Чего-то он сегодня заявился от Абая не в меру возбужденный. Кокпай решил для начала дружески поддеть его.

- Я-то подумал, кто это заявился в дом с сосульками на усах и бороде, а это, оказывается, аул пришел в город!

Мухамеджан в карман за словом не полез:

- Если тебе так не мил аул, то почему ты бросил медресе, божий дом, и сбежал назад в аул? Лучше бы ты помолчал. Будто сам не знаешь, что все благо человеческое - в ауле.

- Е! О каком благе ты говоришь, Муха? - воскликнул Кок-пай.

Мухамеджан:

- Ты спросил - я готов тебе подробно отвечать. Но только дай сначала, бауырым, чаю попить.

И все оставили его в покое, а сами, уже отведавшие и чаю, и закусок, отодвинулись от стола и вернулись к прежним разговорам. Поговорили, пошутили и, по просьбе Шубара, перешли к музыке, пению.

Мухамеджан тем временем, проголодавшись в долгой холодной дороге, усердно насыщался, подбирая с блюда остатки казы и жая, пил чай пиалку за пиалкой, утирая пот со лба. Кысатай предложил ему коньяку, он не отказался, выпил, приговаривая: «Глотку застуженную прогреть!»

Исхак спросил у него: «Заезжал ли в аул, видел Абая?» Муха-меджан: «Заезжал. Видел. Приветы передает». Наконец, сытый и довольный, он откинулся от стола. Дастархан убрали.

Между тем звонкий, высокий голос Мука выводил мелодию и слова красивой песни «Топайкок», любимой в степи. После нее спел по просьбе слушателей еще две песни. Последняя песня была старинная, простенькая, как будни кочевника, с заунывным припевом: «Мой аул откочевал на зеленый джайлау»...

Когда она закончилась, Мухамеджан, не дожидаясь ничьих просьб, решительно протянул руку за домброй. Мука передал ему инструмент. Настроив ее под себя, Мухамеджан обратился ко всем:

- Сколько здесь собралось славных акынов, а поете все про то же самое: «Весною скот отощал... А стригунок ничего, жи-рён». Жа! Послушайте теперь настоящую песню! Послушайте, братья!

Он запел - это была нежная, прелестная, чарующая песня, только что родившаяся в степи, - «Письмо Татьяны».

Сидевшие вокруг певца молодые джигиты сразу притихли, вслушиваясь. Необыкновенные слова, неслыханная мелодия! Казахская ли это песня? «Должно быть, русская» - прошептал кто-то. Но вскоре стало понятно, что это своя, казахская песня - но невероятной силы чувства, с неслыханной доселе задушевностью. И особенно поражали молодых поэтов красота и выразительность стихов.

Уже после первых же строк песни глаза молодых слушателей были прикованы к лицу поющего Мухамеджана: словно это его волшебным искусством были переданы столь тонкие чувства влюбленной души, словно его сильный, открытый степной голос исповедывал перед джигитами тайну собственного сердца. Татьяна через искусство Абая и через талант Мухамеджана оказалась понятой детьми степной Арки, слушавшими ее кроткие жалобы с дрожащими на глазах слезами.

Певец, не останавливаясь, исполнил «Письмо Татьяны». Установилась тишина, долго не нарушаемая никем из присутствующих. Даже Шубар и Кокпай, любители поговорить и умевшие удивлять людей своим красноречием, сейчас сидели молча, с побледневшими лицами, опустив глаза - словно не смея поднять их на Мухамеджана. Долгое время никто даже не спросил у него, чья это песня и откуда она. И только Магавья, нарушив всеобщее долгое молчание, спросил, наконец:

- Оу, Муха, почему бы вам теперь не рассказать, чья это песня и откуда вы ее взяли?

Мухамеджан не стал медлить с ответом. Он стал передавать письмо Кишкене-муллы Кокпаю и сказал:

- Джигиты, это ведь стихи большого русского акына Пушкина. В них рассказывается про письмо девушки Татьяны к джигиту, которого она любит. Абай-ага только что перевел стихи и сочинил к ним напев.

- Ту-у! Значит, не ты сочинил песню, Муха? - воскликнул Шубар, вновь возвращаясь к своему веселому настроению. - А я весь задрожал: подумал, что ты! Представляешь, если бы ты сочинил, как бы мы могли соревноваться с тобой? Пришлось бы нам всем отказаться быть акынами...

- Чуть не лишил нас счастья всей жизни! - присоединился к шутке Кокпай. - Большое спасибо тебе, Муха, что сказал нам правду!

Все собрание молодых акынов дружно расхохоталось. Муха-меджан, отдав письмо Кокпаю, пошел на улицу проведать коня и поставить его на ночь в конюшню.

Когда он вернулся в дом, то был удивлен стоявшей в комнате тишиной. Присмотревшись, Мухамеджан широко улыбнулся, стоя у двери. Все джигиты в комнате, вооружившись карандашом и бумагой, наклонились над столом и переписывали «Письмо Татьяны».

- Эй, вы что? Все превратились в писарей? Переписываете указ, который я привез вам? - воскликнул он и рассмеялся. - Ай да Пушкин! Барекельди! Благословенны твои аруахи, Пушкин, айналайын!

Но в ответ никто даже не откликнулся шуткой: всем было