Путь Абая. Книга II - Мухтар Омарханович Ауэзов

Мухамеджан попробовал запеть вместе с Абаем во втором куплете, но тут Корпебай, оставленный без внимания, неожиданно сделал самый большой туздук и победно завершил игру.

- Е! Как это он ухитрился? - вскрикнул Абай и, передав домбру в руки Мухамеджана, склонился над доской, пытаясь разобраться, что произошло.

Мухамеджан, наклонившись к Айгерим, злым шепотом прошипел:

- Убил бы этого коротышку с ноготок! Удушил бы на месте!

- Уай, жаным, ты за что его так? - с шутливым ужасом воскликнула Айгерим и, прислонясь к плечу мужа, тоже склонилась к кумалакам.

- Нарочно задержался... Хотел выучить новую песню агатая. А этот паршивец со своими кумалаками... - бормотал себе под нос джигит. - Теперь не вернется к нам человек, у которого хапнули большой туздук.

Айгерим оглянулась и увидела, что Мухамеджан с сокрушенным видом сидит, качает головой, разговаривает сам с собой. Переливчато рассмеявшись, она ласковым голосом спросила у него:

- Скажи, айналайын, что это за песня? Думаю, что ты ее уже давно выучил, светик мой! - предположила она. - Так что спой ее сам! Прямо сейчас и спой!

- Ойбай-ау! Женеше, да не успел я ухватить вместе слова и мелодию! Только один раз пришлось услышать песню, а слова заучил отдельно. Вот и сижу сейчас, набравшись терпения, вспоминаю и слова, и напев... Попытаюсь их соединить...

Он снова взял домбру и попытался спеть. Не получилось.

Абай оторвался от доски, отрешенными глазами посмотрел на юношу, прислушался, затем произнес:

- Не так! Не то играешь!

И он забрал у него домбру, заиграл сам, повторил песенный куплет несколько раз, после чего вернул джигиту домбру и сказал:

- Вот так надо!

Мухамеджан снова заиграл - на этот раз уверенно, чисто. Сыграл вступление, один куплет весь - и потом запел. Спел несколько строчек из текста, который успел заучить, и смолк, робея перед Абаем. Тот без промедления подбодрил юного сэре:

- Пой дальше!

И тогда, получив добро мастера, Мухамеджан запел во всю силу своего чистого, сильного степного голоса. Время от времени бросая взгляд на листок бумаги, лежавший у него на колене, он спел «Письмо Татьяны» от начала до конца. Игра в кумалаки была забыта.

Песню Абай прослушал всю - внимательно, не шелохнувшись. Смотрел в окно на далекие вершины Карашокы, не моргая, словно был зачарован словами и чувствами поющей Татьяны. Казалось, он забыл, что слушает свое собственное сочинение.

Лицо его было строго, взволнованно, отрешенно. Исполняемая чудесным, молодым голосом юного красавца-сэре, песня впервые предстала перед Абаем - словно отделившись от своего творца и отправившись в вечный полет.

Теперь, прослушав песню, Абай, знающий все ее тайны, вдруг открыл для себя, что бесплодность усилий любви Татьяны, Тог-жан и Салтанат, разрывавшая ему сердце, не дававшая покоя всей его жизни, касается и любимой жены Айгерим, сидевшей сейчас рядом. И она, самая близкая для него на свете душа, тоже разделила с ними, выходит, горькую долю любовной бесплодности и неутоленности...

Слушая песню, сочиненную им самим, он был потрясен тем, что открылось ему: русская девушка Татьяна имела подружек неутоленной любви и среди казахских кочевий, в глубине степной Арки! И она решила им поведать об этом устами этого молодого, нежного, красивого акына!

Забыв обо всем, не видя окружающих, Абай глубоко погрузился в свои раздумья. И люди вокруг, чувствуя нечто сверхобыденное в его состоянии, не смели его беспокоить. Словно забыв о нем, все стали выражать восхищение и восторг песней, обращаясь к молодому певцу. А он, закончив петь, сам проникся горячим сочувствием к Татьяне и разразился такой речью:

- Несчастная горемыка! Уа, какая печальная доля! Ее печаль пробирает до самой глубины души! Ну что это за человек такой, Абай-ага? Кто этот ничего не чувствующий джигит, который заставил ее окунуться в такой омут страданий? Как его имя хоть, Абеке?

И тут вылез вперед Абая всезнающий Кишкене-мулла, скороговоркой выдавший:

- Е-е, как же... Звать этого джигита Фошкин! Он заставил ее письмо написать.

- Нельзя ли воздержаться, хотя бы один раз, молдеке? - рассердился Мухамеджан. - Какой еще Фошкин? Я не об акыне спрашиваю, которого зовут, кстати, Пошкин... - И, обратив свой взор на Абая, юный певец попросил: - Расскажите о нем, Абай-ага!

- Да, этот русский акын Пушкин подсказал Татьяне слова для ее письма, - начал рассказывать Абай, пробегая глазами рукопись и карандашом внося в нее какие-то правки. - Пушкин - это такой акын, джигиты, какого еще не знали не только мы, казахи, но и весь мусульманский мир...

- Ойбай-ау! Мне ее жаль! Как бесподобно говорит она о своей великой тоске-печали! - вздохнув, высказался и Баймагамбет.

- Но справедливо ли, Абай-ага, чтобы такой бесподобный голос остался без ответа! - добавил Мухамеджан. - Этот джигит, если у него есть сердце, должен ответить достойно на ее чистые и красивые чувства!

- Верно говорит Мухамеджан! И я так думаю. Сомнения наши вполне уместны, Абай! - присоединился и мулла Кишкене.

Абай сказал:

- Братья мои, все верно! Надо будет, чтобы заговорил и запел Онегин... Однако это трудно сделать, потому что, как мне думается, он вовсе не достоин ее... Надо будет еще раз почитать Пушкина.

В тот же день, пообедав в доме Абая, молодой Мухамеджан сразу уехал в Семипалатинск. Абай же весь вечер был занят чтением «Евгения Онегина». Прошедший день был для него благодатным днем сближения с великим Пушкиным. Он был для Абая не только учителем - теперь их соединило совместное творчество, и пушкинская Татьяна, столь похожая на чистых и возвышенных женщин степи, навсегда вошла в жизнь казахов. Абай ночью, когда сварилось мясо и сели за позднюю трапезу, высказал удивившие всех домашних слова:

- Русский друг Михайлов раскрыл мне глаза на мир. Он взял меня за руку и привел к сокровищам знаний. Отныне моя священная Кааба поменяла место: восток для меня становится западом, запад переместился на восток.

Мирный день завершился тем, что Абай расщедрился и до