Сочинения - Роберт Отто Вальзер

Еще сыр? И еще фрукты, и целое море шампанского? А теперь встают поудить сигар. Прогуливаются по комнатам. Какая светскость. В очаровательных маленьких нишах можно непринужденно и близко сесть к дамам. Ну а потом, чтобы не разучиться, гарцуют к столикам с ликерами, чтобы снова укутаться в облака наслаждений. Хозяин дома выглядит радостным. Этого достаточно, чтобы почувствовать будто осиянным солнцем. Небрежно и остроумно общаешься с женским полом. Закуриваешь все новые сигареты. Удовольствие от знакомства с новым человеком, кто-то крутит у виска, в общем, вокруг неизменный, добрый, глупый, уютный смех. Нет ничего более волнующего. Привыкнув к роскоши, с неторопливой уверенностью и с минимальной скованностью входишь в сияние и в круг людей, а про себя тихо и счастливо удивляешься, как многого добился в жизни. Позже желаешь доброй ночи, и суешь слуге в руку его в некотором отношении честно заработанные чаевые.

Фридрихштрассе

Вверху узкая полоска неба, внизу гладкая, черная, гладко отполированная судьбами мостовая. Дома с обеих сторон отважно, изящно и фантастически возвышаются в архитектурной выси. Воздух дрожит и ужасается от светской жизни. До самых крыш и еще выше парят и липнут рекламы. Большие буквы падают в глаза. И все время ходят люди. Еще никогда, с тех пор, как она существует, жизнь на этой улице не переставала жить. Здесь сердце, непрерывно дышащая грудь жизни большого города. Он глубоко вдыхает и протяжно выдыхает, как если бы сама жизнь неприятно сузилась на каждом шагу. Здесь источник, ручей, река, поток и море движений. Никогда не умирают здесь до конца движения и волнения, а если в верхнем конце улицы жизнь почти прекращается, она снова начинается в нижнем. Работа и удовольствие, пороки и благие намерения, стремление и досуг, возвышенные помыслы и низменные побуждения, любовь и ненависть, пламенные и надменные натуры, яркость и однообразие, бедность и богатство мерцают, блестят, недоумевают, мечтают, торопятся и спотыкаются друг о друга дико и почти до обморока. Ни на что не похожие путы сковывают и примиряют страсти, и бесчисленные соблазны ведут к чувственным искушениям такого рода, что отказ вместе с рукавом сюртука гладят спину удовлетворенного желания, так что ненасытность должна смотреть горящими глазами в глаза насытившегося-самим-собой. Здесь зияют пропасти, здесь царят и повелевают вплоть до открытой непристойности, которая, впрочем, не может ранить ни одного разумного человека, противоречия, которые невозможно описать. Повозки все время проезжают рядом с людскими телами, головами и руками, а на крышах и в нутре повозок сидят, тесно прижатые и прислуженные друг к другу люди, которые по каким-то причинам сидят внутри, сидят наверху, теснятся и давят и едут. Для каждой глупости здесь есть несказанно быстрые, оправдывающие, хорошие, добрые, разумные основания. Каждое чудачество здесь возвышается и освящается очевидной сложностью жизни. Каждое движение наполнено смыслом, каждый звук имеет практическую причину, и из каждой улыбки, каждого жеста, каждого слова одобрительно лучится особенная прелестная степенность и правильность. Здесь одобряют все, каждый отдельный человек вынужден давлением единого движения немедленно одобрить все, что слышит и видит. Кажется, ни у кого нет удовольствия от неодобрения, времени на отрицание и права на недовольство, здесь, и это самое примечательное, все чувствуют себя на легкий, подталкивающий вверх манер, но в то же время опрятно, обязывающе. Каждый нищий, мошенник, преступник и т. д. здесь тоже человек и должен до поры до времени, поскольку все толкает, бьется и напирает, быть терпим как часть целого. Ах, здесь родина ни на что не годного, маленького, нет, совсем маленького и может быть уже однажды обесчещенного человека, здесь царит терпимость, и кстати именно потому, что никто не хочет заниматься и возиться с нетерпимостью или несогласием. Здесь мирно прогуливаются под солнцем, как на уединенном тихом горном лугу, и элегантно прохаживаются в мерцании фонарей, как в сказке о феях, полной волшебных чудес и заклинаний. Удивительно, как непрерывен и неудержим разделенный на две части поток людей на тротуарах, подобно полноводной, мерцающей, великой реке, просто великолепно, как здесь преодолены страдания, замолчаны раны, опутаны мечты, скованы страсти, подавлены радости и приструнены желания, все всё должны принять во внимание, во внимание и еще раз в любящее и бдительное внимание. Там, где человек так близок к человеку, там понятие «близкий» обретает действительно наметанное, понятое и быстро осознанное значение, и никому и в голову не придет смеяться слишком громко, слишком яро предаваться личным потребностям или обделывать дела слишком торопливо, и все же, какая захватывающая, пленительная суета во всей этой кажущейся тесноте и разумности. Солнце светит на неисчислимые головы, дождь увлажняет землю, которая помазана одновременно комедиями и трагедиями, а по вечерам, ах, когда начинает темнеть и зажигают фонари, медленно поднимается занавес, чтобы стал виден роскошный спектакль, полный одними и теми же привычками, страстями и событиями. Сирена удовольствия начинает петь небесно-влекущие и прекрасные песни, и души разрываются от вибрирующих желаний и неудовлетворенных потребностей, и начинают разбрасывать деньги, пусть это и не знакомо скромному разуму, пусть поэтическая фантазия с трудом может это представить. Сладострастно вздымающаяся и выдыхающая телесная мечта опускается на улицу, и все бегут, бегут и бегут наудачу за этой властительной мечтой.

Берлин Вест

Здесь, кажется, каждый знает, как подобает себя вести, и это создает известную холодность, и еще кажется, что здесь каждый сам за себя и это влечет за собой то спокойствие, что так поражает здесь новичка. Бедность, кажется, вытеснена в кварталы, переходящие в поля, или же втиснута в темноту и мрак внутренних дворов, скрытых могучими телами господских домов. Кажется, что люди здесь перестали вздыхать и начали окончательно радоваться жизни и существованию. Но видимость обманчива и роскошь и элегантность всего лишь сон. Но и нищета тоже, возможно, всего лишь плод воображения. Что касается элегантности западного Берлина, она кажется превосходно живой и в то же время несколько подпорченной невозможностью спокойно развернуться. Все здесь, впрочем, находится в продолжающемся развертывании и изменении. Мужчины ведут себя настолько же скромно, насколько и не по-рыцарски, и можно быть просто счастливым, рыцарство в трех из четырех случаев было бы просто неподобающим. Галантность это нечто беспримерно глупое и нескромное. Поэтому здесь так мало по-настоящему прочувствованных сцен, а если где и затевается какое-нибудь приключение со вкусом, этого никто не замечает, но все-таки это очень изысканно. Мир господ сегодня это мир сделок, а у того, кто должен зарабатывать деньги, мало или вовсе нет времени вести себя вызывающе прекрасно. Отсюда