Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

о привилегиях Галда, дарованную Кароем Робертом, нам полагалось знать назубок, а кто сбивался, того сажали на место и ставили кол. «Мы, милостью божьей король Венгрии…» Деше сомневается, будет ли существовать Венгрия. А почему бы нет? Мы пережили нашествие татаро-монголов, турок, австрийского шурина — бог ты мой, чего только нам не пришлось пережить. Пожалуй, именно потому мы и смогли просуществовать более тысячи лет, что постоянно мобилизовывали свои силы, чтоб восстановить разрушенное врагами и исправить содеянное собственной глупостью. Гравий на дорожках Айи громко похрустывает у меня под ногами. Кажется, будто земля скрежещет зубами. До чего же паршиво, однако, покидать город тайком, будучи управляющим фирмой, имея звание лейтенанта и сознавая, что то и другое уже не имеет ровно никакого значения. Ни пост управляющего, ни звание лейтенанта. Черт возьми, как внезапно все это случилось. Жена участкового врача, грациозная красавица Гелетаине, заходит в ателье Шарукина. Что могло ей так срочно понадобиться в двух километрах от русских? А эти немцы, как похожи они на добросовестных поденщиков! Работают не торопясь, точно, аккуратно — ни растерянности, ни суеты, ни раздраженных выкриков. Я видел их у Коломыи, даже под ураганным огнем они работали с такой же уверенностью. Квалифицированные мастера войны, с опытом и стажем. Я верю рассказам о газовых камерах, а почему бы не верить? Они способны и на кое-что похуже. Здесь просто замыкается круг. А началось все раньше — с тех мастерски отработанных, натренированных и уверенных движений. В этом весь ужас. Пушка в их руках — такой же инструмент, как и лопата. Им все равно: посадить хлеб в печь или отвернуть кран на баллоне с газом «циклон». В моем пистолете только одна обойма. У Деше наверняка найдутся патроны, как-никак он прибыл с фронта. Возле здания городской управы стоит нилашистский охранник. Я с ним знаком, это подмастерье сапожника Каламо, некий господин Фери, фамилию его не помню. Когда-то он сшил мне добротные желтые полуботинки на белой подкладке. Этот Фери и военным-то никогда не был, что же его потянуло сюда? Может ему изменила жена? Или, может быть, еще раньше, склонясь над заготовкой, он пришел к выводу, что автомат ему подходит больше, чем сапожный нож? После войны, как всегда, специалисты и дилетанты наверняка сфабрикуют уйму всяких объяснений; почему в это сумбурное время одних тянуло в одну сторону, других — в другую. Вот подойти бы и спросить: «Господин Фери, а что бы вы сказали на этот счет?» Впрочем, это неинтересно. Если человек, в надежде делать то, что ему хочется, поступает под чье-либо начало, он, вопреки своим желаниям, выполняет чужие приказания. Фери вскидывает руку, словно отгоняет назойливого шмеля: «Выдержка, господин лейтенант, очень рад вас видеть». Ну что ж, держись, пока не дадут коленкой под зад. В день, когда присягали Салаши, мы вошли в лифт вместе с моим генеральным директором Белой Телки. «Послушай, — гневно комментировал он захват власти нилашистами, — какого ты мнения об этих людях без рода и племени, с грязными ногтями и темным прошлым?» Этот полоумный джентри, подумал я тогда, больше всего озабочен тем, что у нилашистов грязные ногти. И вот теперь, при виде господина Фери, мне самому прежде всего тоже пришло на ум, что он — подмастерье у сапожника…

Предстоит еще прощание с Клари. Трудно будет. «Боже мой, Эрне, я не пущу тебя!» И я вдруг ощутил на себе ее горячее дыхание. Это будет тяжелее всего. Красавица Клари Шуранди… Как я увивался вокруг нее в университетские годы! На балах в казино таращил на нее глаза, на катке, как молодой баран, рискуя сломать шею, мчался, чтобы помочь ей прикрепить коньки, — и никакого успеха. Она словно не замечала меня. В марте 1944 года мы большой компанией, человек тридцать, отправились на Дяпу за подснежниками. Поднимаясь в гору, я опирался на палку, боясь повредить раненую ногу. Вдруг Клари оглянулась и воскликнула: «О боже, Эрне, о вас совсем никто не заботится!» Она тут же взяла меня под руку и по-матерински стала опекать. Черт его знает, как началась и чем была вызвана такая перемена. Три дня спустя во время крестного хода она снова подошла ко мне, нечего, мол, опираться на палку — молодому человеку это негоже, — лучше опирайся на меня. Такой страстный порыв охватил нас обоих, что, сами того не замечая, мы взглядами пожирали друг друга, как голодные волки. Прежнее платоническое обожание сжег во мне огонь плоти. Я еще никогда не встречал подобной женщины: одним взглядом, одним поцелуем она способна распалить человека до предела. А какая чудесная у нее фигура, какие красивые плечи, величественно-грациозная шея; грудь ее так запечатлелась в моем сознании, что я даже во сне помню округлые очертания двух пикантных холмиков. Но она никогда не пускала мою руку ниже дозволенного. «Эрне, пойми же, я все-таки порядочная девушка». — «Черт возьми, — не раз готово было сорваться у меня с языка — почему именно ниже пояса начинается у девушки порядочность?» — но я так и не осмелился это спросить. Клари тут неумолима, она непременно хочет сохранить себя до свадьбы безукоризненно чистой и непомятой, как свое приданое. Свадьбу мы назначили на рождественские праздники. Сочельник, рождество… Как еще далеко до него… Помолвка состоялась у нас дома. Мать испекла торт, огромный, как мельничный жернов; его внес следом за ней подмастерье. Она сшила себе дорогой костюм, привела в порядок ногти: ведь ее невесткой будет дочь городского прокурора, из настоящей знатной семьи, а не из каких-нибудь новоиспеченных господ. Их деды и прадеды тоже были господами, от них даже запах исходит барский. Но торт все-таки отправили обратно на кухню, не стали резать, а подали пирожные, принесенные из ресторана Гербо. Весь вечер гости называли мою мать тетушкой, а отца — господином мастером. Только я был для всех Эрне, особенно для самого Шуранди, который нарочито обращался ко мне на «ты». Мой отец, забитый старикашка, все поглаживал ладонью стол и приговаривал: «Что ни говорите, а орех — это орех, и фактура у него очень красивая». Может, все-таки стоило попросить их не называть моих родителей тетушкой и господином мастером? Черт его знает, тогда мне это и в голову не пришло. Почему-то отец и для меня был господином мастером, и началось это уже давно, пожалуй, с того давнишнего-предавнишнего храмового праздника в Битте. В мои детские годы мы часто ездили в Битту, где живут сербы. Накануне храмового праздника они, по обыкновению, с шумом и гиканьем проносились по улицам Галда, оглашали криками дворы, стоя