Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

от колбасы и сала, запасенных впрок на три недели. В средине августа на закате солнца мы вошли в погребенный под серой лавой мертвый город. Стены домов в лучах заходящего солнца, казалось, горели красным пламенем, багрово-огненные отблески потрясли нас — мы стояли как зачарованные. И только на обратном пути спохватились, что забыли осмотреть виллу Мистериозу, где хотели ознакомиться с фресками, изображающими однополую любовь.

Домик Барталов на виноградной горе скорее напоминает виллу, чем винокурню. Просторная веранда, кухня, три комнаты, ванная, а внизу огромный, с кирпичными сводами винный погреб. Гезу воротит от запаха мезги и айвы. Он бывал здесь не более пяти раз, вина не любит и не выносит, как он выражается, все мужицкое — конский смрад, навоз, пот. Отец его, носатый Бартал, обычно попивает здесь вино в мрачном одиночестве, сокрушаясь, наверно, о том, что яблоко так далеко упало от яблони. Он дал сыну образование и теперь, мне кажется, даже с глазу на глаз называет его господином доктором и угождает ему, как старый слуга. Но ничего не поделаешь, продолжения рода нет, все достанется зятю; зря только он старался; господина доктора, не в меру нервного и чувствительного, не интересуют ни земля, ни хозяйство, он словно решил раз и навсегда, в течение одного поколения покончить с размеренной жизнью своих предков-крестьян. На окнах и застекленных дверях — черная бумага, но мы из предосторожности зажигаем только небольшую настольную лампу. Шорки моется, брызгаясь холодной водой, Тарба какой-то тряпкой чистит свой автомат. Я очень завидую тем, кто в любое время способен найти себе какое-нибудь занятие. Все-таки надо бы наведаться к Шуранди. Смотрю на свою повестку, ее вручили в девять часов утра; с тех пор в Будапешт ушло уже семь поездов. Оправдания нет, первый же патруль схватит меня за ухо.

Мы входим в замок, и старый слуга Йожеф провожает нас наверх, в малый салон. Как всегда, черная ливрея висит на нем, словно на вешалке, редкие волосы гладко зачесаны на пробор. Галлаи вертит головой, пораженный великолепием холла, переоборудованного из рыцарского зала. «Вот это да!» — очевидно, думает он. Разве не свинство, что, едва соприкоснувшись с настоящей роскошью, человек в любую минуту может распроститься с ней навсегда. Я рассматриваю гравюры, развешанные на стене вдоль вытесанной из гранита широкой лестницы. Да, все точно так же, как и раньше: рядом с арадскими мучениками[44] — сцена охоты с собаками, — соседство необъяснимое и, видимо, случайное. Не думаю, чтобы барон когда-нибудь осматривал все свои гравюры подряд. В малом салоне, задрапированном шелком цвета сливы, вокруг уставленного бутылками и наполненными рюмками столика, дымя сигарами, беседуют трое: Галди, священник Грота и секретарь управы из Битты. Компания невелика. Секретарь, очевидно, здесь потому, что почти половина владений Галди расположена в окрестностях Битты. Галлаи удивленно шепчет мне:

— Значит, его сиятельство вовсе не укладывает пожитки?

— Весьма рад, — приветствует нас барон, но руки никому не подает, только кивает большой лысой головой, обрамленной седыми волосами, и жестом приглашает знакомиться.

Деше никогда еще не бывал в замке. Он с интересом рассматривает роскошный малый зал в стиле барокко, задерживает взгляд на гоняющихся за бабочками фавнах в простенках между окнами.

— Это Маульпертш?

Барон поднимает глаза на Деше и вежливо кивает:

— Да, разумеется. Мой прадед пригласил его расписать алтарь церкви Покрова, тогда-то он и сделал этих фавнов. И еще фрески на потолке столовой. Недурно, а? Я, правда, считаю, что Маульпертш несколько суховат, академичен, но это… дело вкуса. Прошу вас, шотландское виски. — Он указывает на поднос с видом человека, для которого само собой разумеется, что и на четвертом году войны у него еще не перевелось шотландское виски. — Но, может быть, вы предпочитаете абрикосовую? Пожалуйста, Эрне, дорогой, ты у себя дома, наливай господам.

Секретарь управы стоит возле стола, с рюмкой в руке. Изредка он морщась делает глоток-другой, — видимо, напиток ему не по вкусу, но поставить рюмку не осмеливается. От его кофейного цвета костюма в полоску пахнет нафталином, сухое обветренное лицо испещрено морщинами. Секретарь с готовностью просвещает всех, кто в этом нуждается.

— Да, — говорит он, отирая пот со лба, — их сиятельство в бытность свою дипломатом любил виски. Он был секретарем посольства в Лондоне. Рассказывают, что он в совершенстве владеет английским языком.

Секретарь управы волнуется. Забывает даже убрать платок, то и дело вытирается им. Возможно, ему не терпится попасть домой, ведь Битта всего в трех километрах от фронта, но в присутствии барона он не смеет проявлять нетерпение или тревогу. Галди угощает нас сигарами. Галлаи пьет виски вперемежку с абрикосовой палинкой, первый тянет руку за сигарой, явно испытывая наслаждение. Я пододвигаюсь к Деше. На его тонком, красивом лице блуждает задумчивая улыбка.

— Взгляни на лейтенанта, — тихо говорит он мне, — как он любил, бывало, прихвастнуть, что, служа министерским делопроизводителем, вращался в высшем свете. Говорил, будто поужинать с высокопоставленным лицом и даже с самим статс-секретарем было для него делом столь же обычным, как для другого забежать перекусить к теще. Но потом попал в какую-то глупую историю, и его вышибли из министерства, где он, по-видимому, подвизался недолго, — не успел даже усвоить элементарные правила поведения в обществе. Позже работал агентом по сбыту у какого-то мануфактурщика, заколачивал большие деньги, простую мешковину ухитрялся сбывать за лидское сукно, и манеры его, разумеется, стали еще грубее.

— Откуда он родом?

— Из Комарома. Его настоящая фамилия — Герстенфельдер, он добропорядочный шваб, а чтоб сойти за настоящего венгра — ругается беспрестанно. Фамилия его, конечно, никак не вязалась с офицерским мундиром, и в армии он попросил разрешения сменить ее на венгерскую. Ну, а то, что он пьет, не беда. Пусть себе пьет, может отмочит какую-нибудь шутку позабористей, чтоб этих манекенов передернуло.

— Не думаю, чтобы барон…

— Все они притворяются. У барона, правда, это получается ловко. А у остальных? Ты думаешь, у священника на уме сейчас виски? А посмотри на секретаря управы. Ему не мешало бы посоветовать, чтобы не жевал свой платок, ведь предстоит еще ужин.

Я завидую Деше. Ему грозит бо́льшая опасность, чем мне, и на душе у него после расставания с матерью не менее горько, чем у меня, оттого, что я не попрощался с Клари, тем не менее он остается самим собой, держит себя в руках и изо всей компании, включая и Галди, самый корректный и выдержанный.

— Летом я не пью виски, — говорит Галди, глядя куда-то мимо нас. — Англичане пьют и летом, со льдом, правда. А я не могу.

Секретарь управы достает свежий