Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

Он считал, что не может отказать ей, не ранив самым непростительным образом ее самолюбия, а сияющие глаза, веселость и живость его спутницы уже пробили брешь в обороне Чаллонера, отчего он совсем забыл об осторожности. Быть может, рассуждал он, вся эта история – сплошь мистификация, но сердиться и негодовать на выдумщицу мог бы только напыщенный, высокомерный индюк. С другой стороны, взрыв, разговор в пивной и самые деньги у него в руках, казалось бы, однозначно свидетельствовали о существовании какой-то серьезной опасности, а если дело обстояло так, мог ли он бросить ее на произвол судьбы? Ему предстояло выбрать один из двух рисков: либо повести себя чрезвычайно нелюбезно и даже неблагородно по отношению к даме, либо согласиться выполнять бессмысленное поручение. По-видимому, ее история была лживой от начала до конца, но вот деньги – абсолютно реальными. Обстоятельства его знакомства с дамой казались подозрительными и странными, но сама она обладала очарованием, светскими манерами и выговором, свойственным высшему обществу. Пребывая, таким образом, в нерешительности, снедаемый сомнениями, он вдруг вспомнил об обещании, данном Сомерсету, и оно обрело для него все достоинство и весомость пророчества. Разве он не дал слово порвать с мещанскими, пошлыми обычаями и ринуться очертя голову в водоворот первого же приключения, которое ему представится? Что ж, вот оно, приключение.

Он сунул деньги в карман.

– Моя фамилия Чаллонер, – произнес он.

– Мистер Чаллонер, – отвечала она, – вы великодушно пришли мне на помощь, когда все обратилось против меня. Хотя сама я располагаю средствами более чем скромными, моя семья обладает значительным влиянием, и, полагаю, вам не придется раскаиваться в том, что вы столь великодушно помогли мне.

Чаллонер покраснел от удовольствия.

– Мне кажется, вам подойдет должность консула, – добавила она, устремив на него взгляд одновременно оценивающий и восхищенный, – должность консула в каком-нибудь крупном городе или в столице… Или… Впрочем, мы теряем время; приступим же к делу, будем выручать меня из беды.

Она взяла его под руку с искренней доверчивостью, необычайно его тронувшей, и, снова отбросив все серьезные мысли, принялась, пока они шли по парку, развлекать его рассказами со свойственной ей милой веселостью. Возле Мраморной арки[14] они нашли кеб-двуколку, которая быстро домчала их до Юстонского вокзала, и здесь, в привокзальной гостинице, спросили себе изысканный завтрак. Усевшись за столик, барышня тотчас же потребовала подать ей перо, чернила и бумагу и торопливо нацарапала несколько строк, время от времени с улыбкой поглядывая на своего спутника.

– Вот, – сказала она, – это рекомендательное письмо к моей кузине. – С этими словами она начала складывать лист. – Моя кузина, хотя я никогда ее не видела, по слухам, – очень обаятельна и слывет признанной красавицей; не могу судить о том сама, но, по крайней мере, она была очень добра ко мне, как и милорд ее батюшка, как и вы: вы были добрее всех, добрее, чем я могу помыслить.

Это она произнесла с необычайной горячностью, запечатывая одновременно конверт.

– Ах! – воскликнула она. – Я случайно заклеила письмо. Не очень-то любезно с моей стороны, и все же, поскольку мы с вами друзья, так, может быть, и к лучшему. В конце концов, я посвящаю вас в семейную тайну, и хотя мы с вами уже старые товарищи, мой дядя с вами еще незнаком. Итак, вы прибудете по этому адресу, Ричард-стрит, в Глазго; пожалуйста, отправляйтесь туда, как только приедете в город, и передайте это письмо лично в собственные руки мисс Фонбланк, ибо под таким именем она перед вами предстанет. При следующей нашей встрече вы расскажете мне, какое впечатление она на вас произвела, – добавила она несколько вызывающе.

– О нет, – промолвил Чаллонер едва ли не с нежностью, – мне это совершенно безразлично.

– Не говорите так заранее, – со вздохом сказала барышня. – Кстати, чуть было не забыла – это покажется сущим ребячеством, и я почти стыжусь упоминать об этом, – но, когда вы встретитесь с мисс Фонбланк, вам придется выставить себя в несколько смешном свете, а я уверена, что эта роль вам не к лицу. Мы с нею условились прибегнуть к паролю. Вам придется обратиться к дочери графа со словами: «У курчавых негритят». Но не тревожьтесь, – со смехом прибавила она, – прекрасная аристократка тотчас же закончит цитату[15]. Ну же, проверим, как вы запомнили пароль.

– «У курчавых негритят», – повторил Чаллонер с нескрываемой неохотой.

Мисс Фонбланк овладел приступ смеха.

– Отлично! – воскликнула она. – Получится самая что ни на есть смешная сцена!

И она снова рассмеялась.

– А какой будет отзыв? – холодно спросил Чаллонер.

– Вот это я сообщу вам в последний момент, – проговорила она, – а то мне кажется, что вы сделались слишком уж надменны.

После завтрака она проводила молодого человека до платформы, купила ему «График»[16], «Атенеум»[17], нож для разрезания бумаги и стояла на подножке, беседуя с ним, пока не раздался свисток. Тут она просунула голову в окошко купе. «Глазки весело блестят!» – прошептала она и тотчас же соскочила на платформу, заливисто рассмеявшись. Пока поезд в облаках пара выкатывал из-под стеклянной арки, смех ее еще звучал в ушах молодого человека.

Чаллонер попал в положение слишком странное, чтобы долго им наслаждаться. Он обнаружил, что вынужден пересечь всю Англию из конца в конец, выполняя некое непонятное поручение, которому сопутствуют одновременно всевозможные загадки и нелепости, и все же, приняв деньги, безвозвратно связал себя обязательством и теперь должен двигаться по назначенному пути, чего бы это ни стоило. Как легко было отказаться от таинственного предложения, вернуть деньги и снова заняться собственными делами, оставшись свободным и счастливым! – но этот шанс он, увы, упустил. Теперь это было невозможно: чаровница, не сводившая с него колдовских глаз, исчезла, взяв в залог его честное имя, а поскольку она не дала своего адреса, ему было отказано даже в праве бесславно отступить, избегнув опасности. Взяться за разрезательный нож и почитать периодические издания, купленные барышней ему в дорогу, означало с новой силой испытать горечь сожаления, а так как он пребывал в своем купе в одиночестве, то провел целый день, в бессильных муках раскаяния глядя на мелькающие за окном пейзажи, и задолго до того, как вышел из поезда в Глазго, принялся изо всех сил презирать себя за малодушие, низвергаясь поистине в бездны отчаяния.

Поскольку он сильно проголодался, а в своих привычках отличался немалой щепетильностью, то предпочел бы сначала пообедать и смыть с себя дорожную пыль, но молодая леди умоляла его не мешкать, и самого его теперь подгоняло нетерпение. Потому-то он быстро зашагал навстречу