Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи» - Фанни ван де Грифт Стивенсон

Чаллонер, по-прежнему с некоторой неохотой. – Полагаю, я должен считать вас настоящим адресатом, и, хотя по праву могу посетовать на тот прием, который вы мне оказали, я буду только рад сложить наконец с себя всякую ответственность.

– Вот оно, – добавил он и с этими словами извлек конверт на свет божий.

Бородач бросился на письмо, как зверь, дрожащими руками, охваченный самым жалким страхом, надорвал конверт и расправил его содержимое. По мере того как он читал послание, овладевший им ужас делался невыносимым. Одной рукой он ударил себя по лбу, а другой, словно бы бессознательно, смял письмо, скатав его в плотный шарик.

– Боже милосердный! – возопил он, а потом, бросившись к открытому окну, выходившему в сад, высунулся наружу по плечи и издал длинный, пронзительный свист. Чаллонер отпрянул в угол и, решительно схватившись за свою трость, приготовился к самому отчаянному повороту событий; однако бородач и не собирался прибегать ни к какому насилию. Отвернувшись от окна и снова заметив посетителя, о присутствии которого он, казалось, совсем позабыл, он едва ли не заплясал на месте от волнения.

– Не может быть! – вскричал он. – Совершенно не может быть! О господи, я совсем потерял голову. – А потом, снова ударив себя по лбу, воскликнул: – Деньги! Дайте же мне эти деньги.

– Дружище, – ответил Чаллонер, – поверьте, на вас больно и неловко смотреть, и пока вы хоть сколько-то не овладеете собой, я отказываюсь продолжать с вами любые дела.

– Вы совершенно правы, – откликнулся бородач. – У меня весьма нервическая натура; скрытая малярия на протяжении долгого времени подрывала мое здоровье. Но я знаю, что деньги у вас, может быть, они меня все-таки спасут, о дорогой юный джентльмен, ради всего святого, дайте же их мне без промедленья!

Чаллонер, хотя от происходящего ему и вправду сделалось не по себе, едва мог удержаться от смеха, однако он торопился уйти и тотчас достал деньги.

– Полагаю, вы убедитесь, что сумма сходится с названной в письме, – заметил он, – и позвольте попросить у вас расписку.

Однако бородач, казалось, не слышал его. Он схватил деньги и, не обращая внимания на соверены, раскатившиеся по полу, сунул пачку банкнот в карман.

– Пожалуйте расписку, – отрезал Чаллонер. – Я настаиваю на том, чтобы вы дали мне расписку.

– Расписку? – повторил бородач несколько безумным тоном, словно очнувшись ото сна. – Расписку? Сию минуту! Ждите меня здесь.

Чаллонер в ответ взмолился, прося его не терять времени попусту, поскольку желал успеть на определенный поезд.

– Клянусь Богом, я тоже! – воскликнул бородач и с этими словами кинулся прочь из комнаты и с грохотом взлетел по лестнице, перемахивая через четыре ступеньки, на верхний этаж виллы.

«Вот, право, уму непостижимо, – подумал Чаллонер, – голова от всего этого идет кругом; ни к чему себя обманывать: я связался либо с безумцами, либо со злодеями. Воистину, я должен благодарить судьбу за то, что почти завершил свою миссию, к тому же вполне достойно». Размышляя о череде этих странных происшествий и, может быть, вспомнив эпизод со свистком, он обернулся к открытому окну. Сад все еще был смутно различим в полумраке; он мог разглядеть лестницы и террасы, которыми когда-то украсили свое жилище прежние владельцы, и обнаженные, облетевшие кусты и деревья, некогда дававшие приют множеству сельских птиц; позади них вздымалась мощная подпорная стена, футов тридцати высотой, она образовывала в глубине границу сада, а уже совсем в вышине, над нею, в ночи слабо виднелись закопченные, мрачные фасады стеснившихся поблизости невзрачных зданий. На лужайке за окном лежал какой-то странный предмет, и Чаллонер довольно долго гадал, что же это может быть, пока наконец не разобрал, что это приставная лестница, либо одна, но очень длинная, либо даже несколько, связанных в одну; он все еще не переставал удивляться, что делает такое огромное приспособление в таком крохотном садике, как вдруг его вывел из задумчивости стук башмаков: это кто-то, грохоча, сбежал вниз по ступеням. Тотчас же с оглушительным громом захлопнулась входная дверь, а затем с улицы донесся шум быстро удаляющихся шагов.

Чаллонер бросился в холл. Он обегал весь дом, комнату за комнатой, вверх и вниз по лестницам, и обнаружил, что остался в этом старом, пропыленном, источенном древоточцами доме в совершенном одиночестве. Только в одном помещении, выходящем на улицу, нашел он следы обитания последнего жильца: постель, в которой недавно спали и которую не удосужились застлать, комод с выдвинутыми ящиками, где явно что-то торопливо искали, а на полу – смятый лист бумаги. Его Чаллонер подобрал. Эта спальня верхнего этажа с окном на улицу была освещена куда лучше, чем гостиная внизу, и он сумел рассмотреть на бумаге водяной знак Юстонского отеля и даже, хорошенько вглядевшись, разобрать следующие строки, начертанные изящным, аккуратным женским почерком:

Дорогой Мак-Гуайр, вне всяких сомнений, ваше пристанище раскрыто. Мы только что пережили очередную неудачу, часовой механизм сработал на тридцать часов раньше, с обычным унизительным результатом. Зеро совсем пал духом. Мы все рассеялись, разбежались кто куда, и я не сумела найти никого, кроме этого надутого тупицы, чтобы передать вам свое послание и деньги. Очень хотела бы побывать на вашем собрании.

Преданная вам Веселые Глазки.

Чаллонер был поражен в самое сердце. Он осознал, как из-за собственной уступчивости и покладистости, из-за трусливого нежелания показаться смешным сделался наивной, доверчивой игрушкой в руках интриганки, и теперь его охватил гнев почти в равной мере на себя самого, на обманщицу, на Сомерсета, вздорные советы которого вовлекли его в эту авантюру. Одновременно душой его овладело неуемное, тревожное любопытство, к которому примешивался и холодок страха. Поведение бородача, письмо, составленное в самых странных и зловещих выражениях, взрыв, свидетелем которого он стал рано утром, – все это складывалось вместе, образуя какую-то таинственную, демоническую головоломку. На глазах у него, несомненно, вершилось зло; именно зло, заговоры, ужас и обман составляли самый воздух, которым дышали и которым наслаждались люди, управлявшие им точно слепой, беспомощной марионеткой, а опыт говорил ему, что тот, кто начинает марионеткой, обречен закончить жертвой.

Из оцепенения, в которое он соскользнул, не выпуская из рук письма, его вывел громогласный звон дверного колокольчика. Он выглянул из окна, и представьте себе его удивление и ужас, когда он увидел целый отряд полицейских, столпившихся на ступеньках, в саду перед домом и на тротуаре! От потрясения он вновь собрался с силами и обрел присутствие духа. Им овладела единственная мысль: как бы спастись, и спастись любой ценой. Быстро и бесшумно он вновь спустился по скрипучим ступеням; он уже добрался до холла, как